Пустые глазницы горели…

Пустые глазницы горели…

Пустые глазницы горели…

Блин, это не чудовище, а дворник какой-то похмельный в поисках протирочной жидкости. Может, ну их в задницу, эти глазницы? Может быть, без глаз? О! Без глаз — это зыко.

— Дима, а если к тебе придет дрянь без глаз, ты в штаны наваляешь?

— Чиво?

— Ну вот без глаз кто-нибудь… к примеру, монстр?

— То есть совсем без глаз?

— Ну не совсем… Без глаз-то, наверное, не придет — на пороге споткнется… Ну, короче, без глаз спереди. И вообще какая разница?

— Без глаз спереди — это значит, глаза — на заднице?

— Это значит, что ты дурак… Ну ладно, пусть глаза на заднице. Пусть! К тебе придет дрянь, у которой совершенно ничего нет на лице, и встанет напротив. Страшно?

— Не-а, смешно.

— ?

— Ну у нее же, у дряни твоей, глаза на заднице. Разве не смешно?

— Бугагагага… Нет… Погоди! Не смешно! Если у нее глаза на заднице, а она стоит перед тобой, то как ты эти глаза увидишь?

— Э-э-э… Никак.

— Что и требовалось доказать.

Итак.

Оно смотрело на нее. Его лицо, точно большая бесформенная маска, переливалось всеми оттенками красного. Ева попятилась в сторону и увидела…

…глаза на заднице.

Так, взять себя в руки, перестать ржать, настроиться на рабочий лад.

Ева попятилась в сторону и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола.

Отличненько, отличненько!!! Дальше.

…и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола, в то время как глаза висят на жо…

Блин! БлинБлинБлин!

Ева попятилась в сторону и увидела, что ноги существа находятся в нескольких сантиметрах от пола. Точка.

Оно парило.

Зыко-зыко-зыко!

Глаза хлопали и жалобно смотрели.

— На заднице, — машинально отметила Ева, смачно плюнула и вышла в другую комнату.

И вот так всегда.

Не лезет из меня Достоевский. Точнее, он лезет, но начиная с шестнадцатой страницы мне приходится давить своего унутреннего водопроводчика с его сортирным юмором, а он, зараза, живуч.

Ладно… пойду работать дальше… У меня там как раз постельная сцена по курсу. Могу себе представить…

Знаете ли вы, что если нажраться корня Пуэрарии Мирифики, то у вас сразу же вырастет грудь?

Э-э-э…

Все верно: у меня очередной кризис, и я опять схожу с ума. Клиническая картина будет продолжаться до середины февраля, вплоть до того самого дня, когда мне привезут новый шкап.

В ту самую секунду, когда шкапоносильщики зайдут в дом, их глазам откроется страшная картина. Примерно вот такая:

Большая комната. Гора хлама посередине. Коробки, пакеты, мешки с тряпьем и старыми игрушками почти достигают потолка. На вершине кучи лежит девушка в драном халате и одном носке. Руки девушки бережно прикрывают кучу, изо рта стекает тоненькая струйка слюны, левый глаз подергивается, правый красен.

Варианты подписи:

1. Гнездовье райской птицы. Близко к клетке не подходить.

2. Мне. Все. Это. Очень. Нужно. И. Даже. Этот. Драный. Валенок. (Я, между прочим, в нем еще в школу бегала в первом классе.)

3. Сначала заработай, а потом вышвыривай (мама ™).

4. Сперва они выкидывают баночки из-под йогурта, а потом топором по голове — и тю-тю квартира (бабушка™).

5. Майоооо, не да-а-а-ам (Фасолик™).

Нет, вообще-то выкидывать старье модно. Почитайте какой-нибудь форум для домохозяек: этих теток хлебом не корми — только дай чего-нибудь вышвырнуть. «Все, что не используется год, не используется вообще и как следствие подлежит устранению» — вот первая заповедь, которую должна зазубрить каждая вумная хозяйка. Справедливое, кстати, утверждение, особливо в части некоторых домашних животных (не к ночи будет помянуто, но чтобы тебе, Васенька, неделю икалось той килькой, которую ты у меня сегодня спер).

Я тоже хозяйка. И тоже очень вумная. Просто до ужаса я вумная хозяйка. И по моде могу без проблем, как следствие. Вот честное слово, могу. Более того, я прекрасно избавляюсь от старья. Чужого.

Стоит только мне зайти к бабусеньке на кухню, как мой глаз безошибочно выхватывает лишнее.

— К чему тебе, бабенька, вот эти двадцать семь пакетиков из-под пастеризованного молока? — спрашиваю я и презрительно улыбаюсь.

— На хрен пошла отседова, — отвечает мне не читавшая «Флайледи» бабушка.

— Ухожу-ухожу, — еще более презрительно улыбаюсь я, перед тем как исчезнуть в дверях.

Ну да. Около одиннадцати нуль-нуль глаз Саурона окажется в стакане вместе с челюстью, и я вышвырну все, что угодно.

Маман коллекционирует прет-а-порте от черкизовских кутюрье на случай моего развода. Вероятно, когда я вернусь в отчий дом, изукрашенная бланшами, со справкой «выгнатая брошенка» и выводком из троих детей, мне будет особенно сладко завернуться в искрящийся синтетический халат, чтобы впоследствии вскрыть вены в ванной. Но маме я этого не сообщаю. Чаще всего говорю так:

— Вы зарастаете, мама!

При этом я делаю большие и страшные глаза, чтобы маме было понятно, до какой степени она зарастает и как тяжело и муторно ей придется прорастать обратно.

— Ты вот только погляди на это розовое. Кстати, это платьишко или скатерка?

Маман вжимается в диван и молчит напряженно и насупленно. Ну, во-первых, она уже осознала, что зарастает, во-вторых, ей стыдно за эти заросли, а в-третьих, это не платье и тем более не скатерть, а вовсе даже парадно-выходные трусишки.

— Или (тут я беру самую высокую ноту), быть может, ты думаешь, что я это когда-нибудь надену?

Все. То есть совсем все. Нет, она, конечно, пробурчит про «сначала заработай, а потом…», но пробурчит неуверенно. Уже к вечеру розового не будет. Правда, через два дня появится фиолетовое, но это уже другая песня.

Муж? С мужем нужно аккуратно. В противном случае будет, как в анекдоте про удочку, в той части где «жить ей оставалось три дня». Между прочим, шесть лет живу. Правильно, потому что умная очень. Основное правило мужней жены: мусоропровод примет все, и даже чуть больше. К слову, когда я сплавляла в мусорку подшивку «Авторевю» за пять лет, этой диверсии не заметил никто, кроме дворника. Дворник же, хоть и лаялся, виновного установить не смог. Ну правильно: пока он до восьмого этажа доскачет, я туда пол Ленинской библиотеки закину.