Ковальчук спрыгнула с подоконника, подтянула чулки, любовно осмотрев мощные ляжки, и назидательно ткнула в Вику пальцем:

– Цаплина, кончилась наша лафа. Во взрослой жизни все будет иначе. Твоя мама больше не в родительском комитете, поэтому рассчитывать придется только на себя.

– Я не пойму, – Виктория насупилась, – тебе завидно, что ли? Чего ты привязалась?

– Я по-дружески, – обиделась Ленка. – Кто-то же должен открыть тебе глаза.

– Девочки, давайте не будем ссориться. Пусть у нас все получится. Пусть все мечты сбудутся, – примирительно схватила подруг за руки Кочерыжкина.

Те, как по команде, уставились на нее.

– Слушай, Кочерыжкина, – с сочувствием поинтересовалась Вика, – а вот ты о чем мечтаешь? Ты вообще о чем-нибудь мечтаешь?

– Да. – Аня густо покраснела, в связи с чем была превратно понята Ленкой, радостно захохотавшей и начавшей ее тискать от избытка чувств.

– Ну-ка, ну-ка! – надрывалась Ковальчук, тряся бывшую одноклассницу, как яблоню в период сбора урожая. – Что это мы так алеем? Неужели мужчинка появился?

– Ты, Лена, дура, – спокойно и беззлобно вывернулась из пухлых Ленкиных рук Кочерыжкина. – У тебя мысли не в ту сторону намагничены.

– У меня мысли очень даже правильно намагничены, – возразила Ковальчук. – Женщина в первую очередь должна думать о личном счастье. А личное счастье женщины – личный мужчина. Или несколько личных мужчин. Эх, вот мне бы гарем из мужиков, но чтобы они все утром на работу уходили. А вечером с зарплатой и подарками возвращались. Вот, по идее, на Востоке так и есть. У мужика несколько жен, и все наперебой услужить пытаются. По аналогии, раз мы на Западе, должно быть наоборот: жена одна, а мужей несколько. И тоже должны пытаться услужить. И морду, между прочим, тряпочкой занавешивать, чтобы посторонние тетки на моих мужиков не зарились. Мое – это только мое. Эх, тиранка я, девчонки. И собственница!

– Нет. Счастье – это независимость, девочки! – воскликнула Вика. – Карьера, работа, деньги. Чтобы сама себе была хозяйкой. Чтобы уважали, ценили. Чтобы мужчины к ногам падали, а ты выбирала. Или не выбирала. По настроению.

– Подожди со своими теориями, Цаплина. Видишь, у нас тут Анька вся разалелась, как маков цвет. Сейчас что-нибудь выдаст, чтобы мы в осадок выпали. Давай, Кочерыжкина, потряси мое воображение. О чем ты размечталась?

– Хочу в педагогический поступить. Детишек буду учить, – улыбнулась Аня. – Своих-то у меня, наверное, не будет.

Повисла неловкая пауза.

– Почему не будет-то? – спросила, наконец, Ковальчук. – Может, интеллигент какой-нибудь близорукий одноразово попадется. Я бы тебе замуж порекомендовала хотя бы временно сходить, чтобы фамилию свою дикую поменять. Не имеет права женщина жить с фамилией Кочерыжкина. В этом есть какая-то аномалия.

– Да я сама сплошная аномалия, – грустно усмехнулась Аня.

Она все чего-то ждала, но подруги уже начали щебетать, снова строить планы, ссориться. Потом все вдруг резко устали, написали друг другу на память всякие глупости в дневниках и разбежались по домам.

Детство закончилось.

Своя маленькая беда всегда переживается острее чужого несчастья. Потому что она своя. И своя проблема кажется более значимой, весомой и глубокой, чем горе ближнего. Чужая рана не болит.

Иногда так просто протянуть руку тому, кто рядом, но мы слишком заняты собой. И тогда судьба, споткнувшись о крохотную выбоинку, внезапно меняет траекторию движения.

Аня с любопытством и легкой брезгливостью разглядывала свое отражение в старом зеркале. Даже не разглядывала, а изучала, как диковинного мерзкого жучка с неправильным количеством лапок и усов. И раздавить страшно, и смотреть противно. Потускневшее от времени зеркало, знакомое каждой щербиной, паутиной трещин в углу и обшарпанной рамкой, ничего нового не отражало. Да она уже и не надеялась уловить там хоть что-нибудь обнадеживающее.

Анна Кочерыжкина давным-давно не верила в сказки и прекрасно знала, что никаких чудес старое зеркало не преподнесет. Если только добьет какой-то пакостью вроде вулканической бородавки на носу или, например, выпавшим зубом. И будет она натуральная Баба-яга. Хотя такую красоту уже ничем не усугубишь.

Приступы ненависти к себе просыпались всегда в канун праздников, когда по закону жанра женщине полагается быть красавицей. Чтобы мужчины ахали, охали и дарили цветы. Или мучительно складывали корявые слова в комплименты. В общем, когда предполагалось произвести на сильный пол хоть какое-то впечатление.

Сегодня был именно такой случай. Международный женский день. Лучших студенток пригласили на спонсорскую вечеринку. Четверокурсница Анна Кочерыжкина чудом оказалась среди избранных. Хотя чуда-то никакого не было, она уверенно шла на красный диплом. И пригласительный билет на весенний бал ей вручили одной из первых.

– Мне лучше деньгами, – уперлась Аня, пытаясь увильнуть от выпавшей чести.

Секретарша декана хихикнула и пояснила:

– Кочерыжкина, деньгами не лучше. Во-первых, спонсорам надо показать хотя бы одну вылитую училку, а то наши девицы похожи на кого угодно, только не на педагогов. Ты их должна уравновесить своим правильным моральным обликом. Во-вторых, это шанс.

– Какой шанс? Работу получить?

– Варежка! Мужа найти! Знаешь, какой ажиотаж из-за этих приглашений? Девки дерутся из-за них, «хвосты» по предметам подтягивают, декану бедному прохода не дают, совратить норовят, нашего-то Михал Дмитрича с его простатитом, артритом и двумя инфарктами!

– Так, может, я свое приглашение продам? – тоскливо произнесла Аня.

Деньги ей нужны были мучительно и остро. Вся стипендия ушла на лекарства для медленно впадавшей в старческое слабоумие мамы, а в холодильнике разве что ветер не свистел.

– Даже не думай! Ты должна выйти в начале вечера и поблагодарить спонсоров за поддержку, ну и так далее. Речь я тебе подготовлю. Кстати, ты знаешь, сколько народу боролось за право выйти на сцену и показать себя?

– Так им, наверное, есть что показывать, – мрачно предположила Кочерыжкина. – А мне нечего.

– Анна, ты обязана использовать шанс!

– А вам-то это зачем? – обозлилась Аня. Надеть ей было нечего, перспектива повеселить собравшихся своей убогой внешностью тоже не вдохновляла.

– Из человеколюбия, – подумав, пояснила секретарша. И на ее физиономии проступили гордость и абсолютное довольство собой. Вероятно, она млела от избытка самоуважения и осознания собственной бескрайней доброты.

– Ладно, хоть поем, – пробормотала Аня, нехотя запихивая приглашение в полиэтиленовый мешок, заменявший ей сумку.

Человек – животное, которое ко всему привыкает. И к хорошему, и к плохому. Пинки и тычки судьбы тоже со временем можно научиться воспринимать как должное. Любого, даже самого сильного индивидуума можно запросто превратить в покорную скотину, подставляющую тощие бока под удары судьбы.