Произведения Миядзавы Кэндзи, наполненные гуманизмом и любовью к природе, шагают из страны в страну. Они не могут и не должны знать границ.

— Наши предки птицы, все как один, когда впервые спустились с неба, были совершенно белыми - так обратилась ко мне одна престарелая сова, одиноко сидевшая в чаще леса на ветке низенькой сосны в безветренный тихий вечер, когда золотой серп уже висел на восточном небосклоне.

Однако я особенно не доверяю особам, подобным совам.

Посмотришь на неё, как она раздувает щёки, разговаривает неохотно, а если и говорит, то голос её звучит зычно, весомо, или как она широко раскрывает глаза во время разговора и правдиво поворачивает свою толстую шею в тёмно-синей тени деревьев, то кажется, что сердце у неё такое же - прямое и бесхитростное. Да, сова своим видом могла обмануть кого угодно. Поэтому я ей нисколечко не доверял. Однако однажды, в самый обычный вечер, я, вдыхая серебряный лунный свет, пошёл послушать, что же теперь расскажет эта большая сова. Мне показалось, что она хочет поведать известную историю о покрасочной мастерской коршуна.[1] Что же, ничего плохого в том нет, что я спокойно выслушаю её рассказ и оценю, достаточно ли он логичен, нет ли в нём обмана. Так что я, сделав, по возможности, серьёзное лицо, обратился к сове:

— Сова, говорят, что птицы спустились с неба - ноги поджали и спустились. А ещё говорят, что они все были белыми. Это правда? Если это так, то почему же сейчас они такие разноцветные: кто трехцветный, кто пепельный, кто красный – кто во что горазд.

Сова, услышав начало моего обращения, мгновенно широко открыла глаза:

— Ага, попался на удочку!

Однако моё упоминание о трёхцветных птицах резко испортило ей настроение.

— То, что вы говорите, совершеннейшая ерунда. Трёхцветной может быть только кошка. Птица не может быть трёхцветной. Я обрадовался, что сова попалась в расставленные мною сети, и спросил:

— Так что, выходит, среди птиц не было кошек?

Услышав это, сова как-то нехорошо заёрзала на ветке. «Вот он, нужный момент», — подумал я и добавил:

— Где-то всё-таки я слышал, что кошки входили в разряд птиц. И козодой мне говорил об этом, и ворона, кажется, говорила то же самое.

Сова горько рассмеялась, пытаясь сбить меня тем самым с толку, и добавила:

— Однако у вас большие связи.

Но меня так просто с толку не собьёшь.

— И тем не менее это правда. К тому же об этом говорил мне ваш друг козодой.

Сова поёрзала на ветке ещё какое-то время и потом проронила:

— Это была кличка.

Сказала как отрезала и отвернулась.

— Так это была кличка? Чья? Чья? Эй, сова, послушай! Кошка — чья это была кличка?

Сова немного приподнялась на ветке, обратив свой прозрачный взгляд к луне, — весь её облик выражал затруднение. Ничего не поделаешь, видно было, что разговор подходил к развязке. Сова сделала как могла интересное лицо и выпалила признание:

— Это была моя кличка.

— Ах вот как! Это была ваша кличка. Ваша кличка — Кошка. Хотя вы совсем не похожи на кошку — так я говорил, с интересом разглядывая совиное лицо, а сам про себя думал: «Ну вылитая кошка».

Сова, поморгав глазами, как бы страдая от яркого солнечного света, отвернула лицо в сторону. Казалось, она вот-вот заплачет. Это не входило в мои планы. Я так неумело пошутил над ней, что довёл её до слёз. Мне было жаль её. Сначала ведь у неё было такое хорошее настроение, она обратилась ко мне со своей историей, а я так подтрунил над ней, что отбил у неё всякое желание разговаривать. Я был расстроен и начал поспешно оправдываться:

— Ведь так много разных видов птиц. Я так понимаю, что раньше у них были различные форма тела и голос, а цвет перьев был одинаковым, он был у всех белым. Однако сейчас всё изменилось, правда ведь? Хотя и сейчас есть совершенно белые птицы, например цапля или аист. Они не изменились, не так ли? — Пока я это говорил, сова постепенно поворачивалась в мою сторону, а к концу моего объяснения она уже согласно кивала головой, как бы вторя моим речам.

— Это великолепная трактовка. Птицы действительно сначала все были полностью белыми, что являлось причиной страшной неразберихи. Очень часто бывало, что фазан или какая-нибудь горная птица со спины окликнет другую: «Госпожа большая синица, добрый день», на что эта птица, сделав нехорошее лицо, молча обернётся, и окажется, что это чиж. Или, например, маленькая птица сидит на ветке, и вдруг ей кто-то издалека кричит: «Господин чиж, заходите в гости», а оказывается, что это длиннохвостая овсянка. Тогда овсянка начинает думать, что её любят меньше, чем чижа, ведь звали в гости не её, разозлится и перелетит подальше. Всё это в действительности приводило не только к тому, что больно ранило чьи-то чувства, но и к тому, что в делах возникала страшная путаница и даже суд строгого господина грифа Кордона не мог решить эти проблемы.

— Да, похоже, вы совершенно правы. Действительно неудобно. И что же случилось потом?

А-а, лист дерева на дубе сверкает и колышется. Но почему-то только один лист. Почему он колышется? — так, думая совершенно о другом, задал я вопрос сове.

Однако сова совсем не обиделась, а, наоборот, с радостью продолжила разговор:

— И здесь все птицы, все без исключения, пришли к негласному соглашению, которое они хоть и не произносили, но глубоко в сердце все разделяли. Соглашение это касалось того, что надо что-то делать, надо, применяя смекалку, как-то изменить ситуацию. Иначе, если дело так и дальше пойдёт, цивилизация птиц остановится в своём развитии.

— Да, это так. Без перемен никак нельзя. У нас, у людей, тоже. Разговор, правда, немножко о другом — касательно языков была такая же проблема. Ну так что же было дальше?

Было решено срочно обратиться к коршуну, чтобы он открыл свою покрасочную мастерскую.

Я подумал, что разговор привёл нас, как я и предполагал, к покрасочной мастерской коршуна, и невольно рассмеялся. Это оказалось несколько неожиданным для совы, и тогда я, оправдываясь, поспешно добавил:

— Вот ведь как. Коршун открыл свою покрасочную мастерскую.

Наверное, у него были такие длинные руки, что ими было очень удобно подхватывать окрашенный материал и складывать в чан.

— Вы совершенно правы, — ответила сова.

— Этот коршун был страшный ловкач. Без сомнения, он открыл покрасочную мастерскую, предварительно просчитав всю выгоду от неё. Действительно, у этого коршуна были длинные руки, и ему было очень удобно помещать птиц в чан с краской.