— Значит, они не достойные воины, а паршивые убийцы, нападающие из-за угла, — горячо подхватил Абивард. — Да разверзнет Господь землю под их ногами, дабы поглотила их Бездна на веки вечные!

— Да будет так! — Годарс выгнул левую руку несколько иначе, чем прежде Абивард. Этот жест означал проклятие злодеям. — Неверные псы, не ведающие касты!

Абивард повторил жест отца. С точки зрения Годарса, проклятия страшнее того, которым он проклял видессийцев, быть не могло. Вся жизнь Макурана строилась на пяти кастах: Царь Царей и члены его фамилии, служители Господа и Семь Домов высокой знати, низшая знать, подобная Годарсу, — сами себя они называли хребтом Макурана, — купцы и, наконец, крестьяне и пастухи, составлявшие основную часть населения.

Семь Домов и дихганы воевали за Царя Царей — иногда под его знаменем, иногда под знаменем одного из Домов. Абивард и помыслить не мог нанять кого-то вместо себя и избежать исполнения этого священного долга. Да он скорее возьмет нож и оскопит себя! И в первом, и во втором случае он в равной степени перестал бы быть мужчиной.

Что ж, если видессийцы мошенничают даже в ратном деле, благородные жители плоскогорья покажут нанятым теми кочевникам, что такое истинная честь. Эту мысль Абивард высказал вслух.

Его слова вернули улыбку на уста отца. Годарс хлопнул сына по спине:

— Когда из Машиза вернется алое знамя войны, я полагаю, что ты, кровь от крови моей, поскачешь бок о бок со мной против тех, кто посягнет на нас.

— Да, — кивнул Абивард и крикнул во все горло:

— Да! — К войне его начали готовить с малолетства, когда макушка его еле доставала до груди Годарса.

Он обучился верховой езде, овладел копьем, ятаганом, луком, привык носить тяжелую броню.

Но в последнее время в Макуране царил непривычный мир. Уроки, усвоенные Абивардом, так и остались уроками. Теперь же он наконец-то сможет применить их в схватке с настоящим врагом — таким, которому надо задать хорошую трепку!

Два-три раза в столетие орды кочевников вторгались на южный берег Дегирда, убивали, грабили и, что хуже всего, разрушали ганаты — людям приходилось голодать до тех пор, пока не удавалось ценой огромных трудов восстановить подземные каналы. Это не должно повториться!

Годарс вновь издал короткий смешок — так смеется отец, вполне довольный сыном.

— Вижу, тебе не терпится влезть в кольчугу и щелкнуть застежкой шлема. Но до Машиза и обратно путь долог, так что мы не выступим ни завтра, ни через неделю. И даже когда будет поднят алый стяг войны, пройдет немало времени, прежде чем армия дойдет до наших мест и мы сможем к ней присоединиться.

Абивард беспокойно переминался с ноги на ногу:

— А почему Царь Царей живет и царствует по ту сторону Дилбатских гор, вознесенный над Тысячей Городов, а не в самом Макуране?

— Тому есть три причины, — наставительно начал Годарс. — Во-первых, мы, макуранцы, более других храним верность нашему повелителю, будучи с ним одной крови, а следовательно, за нами нужен меньший присмотр. Во-вторых, земля между Тубтубом и Тибом, над которой возвышается Машиз, изобилует богатствами — там не только Тысяча Городов, но и прекрасные пахотные земли, более плодородные, чем где-либо на плоскогорье. И в-третьих, Машиз на сто фарсангов ближе к Видессии, чем наше плоскогорье, а Видессия обычно куда важнее для нас, нежели северо-западная граница.

— Обычно, но не сейчас, — возразил Абивард.

— Да, сейчас хаморские племена поднялись, как говорят, — согласился Годарс. — Да только кто их поднял? Не их же собственные вожди.

— Видессия, — сказал Абивард.

— Воистину Видессия. Мы — главный ее соперник, а она наш. Однажды, сдается мне, останется кто-то один, — сказал Годарс.

— И этот один будет править миром, — добавил Абивард. Перед его мысленным взором предстало львиное знамя Царя Царей, гордо реющее над дворцом видессийского Автократора, и служители Четырех Пророков, возносящие хвалу Господу в главном Храме лжебога Фоса.

Однако саму столицу Видессии Абивард представлял себе туманно. Он знал, что она с трех сторон окружена морем, но никогда его не видел, даже внутреннего Моря Миласа, в которое впадает Дегирд. Он представлял себе море чем-то вроде соленого озера, которых на Макуранском плато было множество, только больше. И все же у него не хватало воображения представить себе такое водное пространство, за которым нельзя рассмотреть другой берег.

Годарс улыбнулся:

— Ты думаешь, это будем мы? И я тоже, сынок, я тоже так думаю. Дай нам Господь.

— Да, — сказал Абивард. — И еще я подумал… если мы победим, отец, я увижу море. Я хотел сказать, море, окружающее Видесс.

— Я тебя понял, — отозвался Годарс. — Это будет прекрасное зрелище, правда? Я, знаешь ли, тоже его не видел. Однако не жди, что этот день наступит при твоей жизни. У нас с ними общая граница уже восемьсот лет, еще с тех времен, когда в Макуране правили фарпийские горцы. Пока что они не победили нас, но и мы их не одолели. Но когда-нибудь настанет день… — Дихган кивнул, словно ничуть не сомневался, что этот день настанет, и, напоследок улыбнувшись сыну, начал спускаться по пандусу. Полы его полосатого кафтана развевались и хлопали об ноги. Годарс часто нагибался, словно желая удостовериться, что каждое зернышко золотистого песчаника, из которого была сложена крепость, на месте.

Постояв наверху еще несколько минут, Абивард спустился по лестнице, ведущей во внутренний двор крепости. Ступеньки были всего в два шага шириной, а перила и вовсе отсутствовали; если бы под его ногой пошатнулся кирпич, Абивард размозжил бы голову о твердую, как камень, утоптанную землю двора. Но кирпичи не шатались. Годарс был старателен и последователен во всем, включая и присмотр за своим хозяйством.

Внизу, во дворе, солнце обрушилось на Абиварда с удвоенной силой; его лучи не только отвесно падали сверху, но и отражались от стен. Пыля подметками сандалий, он поспешил в тень жилой части крепости.

Крепость представляла собой в плане неправильный треугольник, повторяющий очертания скального выступа, на котором она была построена. Короткая стена была обращена на восток, от ее концов тянулись на северо-запад и юго-запад две стены подлиннее. Жилая часть была втиснута в угол между восточной стеной и той, что шла на северо-запад. Это было самое тенистое место в крепости.

Войдя через обитую железом деревянную дверь — жилая часть, естественно, являлась крепостью в крепости, — Абивард радостно вдохнул полной грудью. Из-за толстых каменных стен здесь было намного прохладнее, чем во дворе, подобном раскаленной печи. И намного темнее — окна, предназначенные не столько для освещения, сколько для обороны, представляли собой узкие щелки, оборудованные тяжелыми ставнями, которые можно было захлопнуть в один момент. Глаза Абиварда не сразу приспособились к полумраку.

В первые минуты он старался ступать как можно осторожнее. Жилые помещения были местом многолюдным и суетливым. Не говоря уже о сновавших туда-сюда слугах, надо было вовремя углядеть купцов или крестьян, которые, не найдя его отца, имели обыкновение лезть со своими бедами к нему. Выслушивать их жалобы было одной из его обязанностей, но сейчас ему вовсе не хотелось этим заниматься.