Лаврик преспокойно стоял у цветочного киоска, Мазур видел, что Самарин его давно засек — и спокойно, неторопливо двигался к нему, перебросил обе сумки на одно плечо, так что на левом открылся вшитый по шву у плеча маленький австралийский флаг благолепия для. Лаврик был одет примерно так же: без всякой роскоши и броскости, но все вещички человеку понимающему выдают в нем иностранца, привыкшего именно так ходить, — но уж никак не местного, прибарахлившегося фарцой. Куртка другого фасона, но и на ней там же, где и у Мазура, красуется австралийский флаг — с каких это пор австралийцы стали стыдиться своей далекой родины? Особенно в условиях, когда по заверениям компетентных людей, австралийцы в этом городе имеются только в консульстве, а для них фотографы-фрилансеры — слишком мелкие персоны, чтобы обращать на них внимание…

— Без приключений? — спросил Лаврик.

— Да, конечно, — сказал Мазур. — Наши когда будут?

— К полудню.

— Поездом?

— Нет, самолетом на базу. У них там с собой всякое…

С яростной надеждой Мазур подумал: а что если наконец поступила команда гасить этот балаган? Чтобы цирк сгорел и клоуны разбежались… Нет, но зачем тогда сунули австралийский паспорт?

— Пошли, — сказал Лаврик. — У меня тут колеса, устрою тебя в гостиничку, как по роли и положено, я сам там живу. На базе светиться не стоит, сам понимаешь… Что ты смотришь, как тень отца Гамлета? Я вот тоже никогда подумать не мог, что буду нелегалом в собственной стране, да еще австралийским… Перестройка, Кирилл, она самая…

— Пошли, — сказал Мазур. — Это что, они и есть…

— Ага, — сказал Лаврик. — Можешь быстренько вынуть аппарат и щелкнуть пару раз, они это любят. Давай, для роли полезно…

Мазур полез за фотоаппаратом. От вокзала наискосок приближались два странных субъекта непонятного воинства: травянисто-зеленые длинные шинели, пилотки непривычного фасона, вычурные петлицы, погон нет, кобуры с портупеями. Правда, кобуры, сразу видно, пустые — но все равно оба орла придавали себе вид гордый и непреклонный.

Увидев нацеленный на них объектив (и, очевидно, вмиг оценив импортный облик Мазура), оба приосанились, подтянулись и, вот чудо, зашагали в ногу. Сделав несколько снимков, он дружески помахал им рукой и пошел вслед за Лавриком к выходу с вокзала.

— Они и есть?

— Ага, — сказал Лаврик. — Департамент охраны края. По задумкам устроителей балагана — будущая национальная армия.

— Да… — сказал Мазур. — Хорошо хоть, пушки пока не таскают… Какой может быть департамент, если в республике — танковая дивизия, два мотострелковых полка, да еще, я слышал, псковская воздушно-десантная дивизия скоро приземлится…

— Перестройка, новое мышление, — нейтральным тоном сказал Лаврик. — Рекомендовано избегать эксцессов и силовых решений, ограничиваться пока увещеваниями и отеческими внушениями…

— Доувещеваемся, — сердито сказал Мазур. — На шею сядут и ножки свесят.

— Не нам решать…

— А вообще как обстановка? Из сводок не все и поймешь…

— Сейчас будем проезжать мимо, я тебе покажу обстановку в натуре, — пообещал Лаврик.

Он распахнул перед Мазуром дверцу ухоженной «шестерки» с национальным флажком за лобовым стеклом. Пожал плечами:

— Хороший тон, полагается… Как-никак мы с тобой вполне сочувствующие здешней борьбе за независимость австралийцы…

Когда машина тронулась, Мазур понял по рокоту мотора, что движок гораздо мощнее серийного — ну, конечно, от Лаврика следовало ожидать. Увещевания, думал Мазур, увещевания хороши, когда подкреплены танковыми дивизиями или чем-нибудь вроде. А здесь дело, похоже, заходит слишком далеко. Еще в девяностом, на выборах в Верховный Совет, Национальный Фронт получил большинство голосов и тут же радостно создал свое параллельное правительство, в марте девяностого приняли акт о восстановлении независимости. С тех пор, до января девяносто первого, никто не рвался претворять эти исторические решения в жизнь — вот именно, танковая дивизия, мотострелковые полки.

Но официальные решения, на которые всегда можно сослаться, приняты, и чем это кончится, одному богу известно…

— Готовься, — сказал Лаврик. — Сейчас будет конкретика. Налево смотри.

Мазур увидел знакомые ворота военно-морской базы — но уже не аккуратно выкрашенные в светло-зеленый с красными звездами, как прежде. Ворота — и стена по обе стороны — и КПП — представляли собой абстрактную картину из корявых надписей на незнакомом языке, но главным образом из разноцветных пятен, видимо, от пузырьков с чернилами или баночек с краской. Метрах в девяти от ворот торчала кучка местных, человек в полсотни, выкрикивала какие-то лозунги, размахивала флагами и транспарантами — но как-то вяло. Сразу чувствовалось, что независимость, конечно, вещь прекрасная и романтичная, но неприятно зябнуть на промозглом ветру, под снегопадом, который, не долетев до земли, превращается в дождь. Романтика вновь столкнулась с грубой прозой жизни.

Мазур увидел два уже знакомых плаката насчет советской диктатуры, которую то ли клеймили позором, то ли предлагали свергнуть. И вновь покривил губы: не видели вы настоящей диктатуры, обормоты. Не видели вы фельдмаршала Кисунглу или генерала Бальтезара. Сначала по вашей могучей кучке резанули бы пулеметы, а потом из ворот вырвалась бы броня с десантурой и пошла кружить по городу, паля по всему, что движется. А по пятам шли бы цепочки солдат с примкнутыми штыками и люди в штатском. И стало бы вам весело…

— Гранат пока не швыряют? — спросил Мазур.

— Бог миловал, — серьезно ответил Лаврик. — Кишка тонка. Но веселого мало. Люди уже понемногу семьи отправляют подальше, и винить их за это трудно… Ага, приехали. Морду ящиком — и за мной…

Они вылезли у пятиэтажной гостиницы современной постройки довольно красивой, из желтых плит с серыми вставками. Уверенно поднялись по ступенькам, Лаврик на полшага впереди. Здоровенный швейцар сделал было чисто рефлекторное движение, словно собирался преградить им дорогу, но как-то ухитрился одним быстрым взглядом определить суть заезжих гостей и отступил на прежнее место. Проходя мимо двери, Мазур увидел прикрепленную изнутри к ее стеклянной верхней половине табличку «Свободных мест нет» — красиво нарисованную на русском, без единой ошибки, в фигурной деревянной рамке, сработанную, сразу видно, на века. Они равнодушно прошли мимо нее в распахнутою швейцаром дверь — с какой стати австралийцы должны были понимать русский.

Внутри обнаружился просторный вестибюль с красивыми сине-красными светильниками, лакированная стойка с портье, доска с ключами и табличка «Здесь говорят по-английски, по-французски и по-немецки». Портье, лысоватый субъект в натуральном фраке, тоже сначала осторожно стрельнул в дверь цепким взглядом, но, видимо, узнал Лаврика и расплылся в улыбке.

Дальнейшее уже никаких хлопот не представляло. Буквально через пару минут Мазур разместился на втором этаже, в небольшом, но уютном номере с цветным телевизором и ванной. Он и не пытался придать очередному случайному пристанищу хотя бы минимум уюта — душа чувствовала, что долго здесь не задержится. Он только расстегнул сумку и продемонстрировал Лаврику высокую темную бутылку.