– Когда берешь заем в двадцать пять миллионов, элементарная вежливость требует, чтобы ты сам принимал чек, а не посылал подчиненных.

– Боже, Ло, это всего лишь деньги. А то, что мы ищем, действительно важно.

Несколько мгновений Лорен смотрел на меня мечтательными голубыми глазами.

– Двадцать пять миллионов «всего лишь деньги»? – Он медленно и удивленно покачал головой, будто услышал нечто новое. – Вероятно, ты прав. – Он улыбнулся, на это раз мягко, как любящий друг. – Прости, Бен. Во вторник. Полетим на рассвете, обещаю. Проведем рекогносцировку с воздуха. Потом сядем в Мауне. Питер Ларкин – ты его знаешь?

– Да, очень хорошо. – У Питера в Мауне большая контора по организации сафари. Я дважды прибегал к его помощи в своих экспедициях по Калахари.

– Отлично. Я уже связался с ним. Он подготовит экспедицию. Отправимся налегке и быстро – один «лендровер» и два трехтонных грузовика. У меня всего пять дней, да и те я выкроил с трудом, меня заберет оттуда вертолет, а ты останешься там копать… – Продолжая говорить, Лорен вывел меня в длинную галерею.

Сквозь высокие окна струился солнечный свет, создавая превосходное освещение для висевших в галерее картин. Работы ведущих южноафриканских живописцев были здесь перемешаны с холстами живых и покойных знаменитостей из других стран. Лорен Стервесант, как и его предки, тратил деньги весьма разумно. Даже в такой напряженный момент мой взгляд остановился на мягком свечении «Обнаженной» Ренуара.

Лорен легко двигался по скрадывающему звук шагов восточному ковру, я не отставал. Ноги у меня такие же длинные и сильные, как у него.

– Если установишь, что наши надежды оправдались, организуем полномасштабные раскопки. Постоянный лагерь, взлетно-посадочную полосу, ассистентов по твоему выбору, полный штат, и любое оборудование, какое потребуется.

– Господи, хоть бы так и вышло, – негромко сказал я, когда мы задержались у лестницы, ведущей вниз. (Мы с Лореном заговорщицки улыбнулись друг другу.) – А ты знаешь, сколько это будет стоить? – спросил я. – Вдруг придется копать пять или шесть лет?

– Именно на это я и надеюсь, – ответил он.

– Может обойтись… в несколько сотен тысяч.

– Это всего лишь деньги, как сказал один человек.

И вновь его оглушительный грубый хохот оказался для меня заразительным.

Мы спускались по лестнице, хохоча и раскачиваясь, каждый по-своему. В холле мы переглянулись – радостные, взвинченные, подобравшиеся.

– Я вернусь в семь тридцать вечера в понедельник. Можешь встретить меня в аэропорту? Рейс триста десять «Алиталия» из Цюриха. А пока готовься.

– Мне понадобится копия фотографии.

– Я уже приказал доставить увеличенную копию в Институт. Можешь радоваться ей целую неделю. – Он взглянул на золотые «Пиаже» у себя на запястье. – Черт! Опаздываю.

Он повернулся к двери, и в этот миг в ее проеме появилась из патио Хилари Стервесант в коротком белом теннисном платье. Ноги у нее длинные и изумительно красивые. Сама она высокая, с золото-каштановыми волосами, которые мягко и свободно падают на плечи.

– Дорогой, ты уходишь?

– Прости, Хил. Я хотел предупредить тебя, что не останусь на ленч, но не мог бросить Бена одного.

– Ты ему показал? – Она повернулась, подошла ко мне, легко и естественно поцеловала в губы, без малейших признаков отвращения, потом отступила и улыбнулась. (Всякий раз, как она это делает, я становлюсь ее рабом на очередные сто лет.) – Что ты об этом думаешь, Бен? Может такое быть?

Прежде чем я ответил, Лорен обнял ее за талию, и они улыбнулись мне сверху вниз.

– Он сходит с ума. У него пена на губах, и он подпрыгивает. Хочет лететь в пустыню немедленно, сию же минуту. – Лорен притянул Хилари к себе и поцеловал. Обнявшись, они на некоторое время забыли о моем присутствии.

Для меня они – воплощение прекрасной женственности и мужественности, оба высокие, сильные, ухоженные. Хилари на двенадцать лет моложе Лорена, она – его четвертая жена и мать младшего из его семерых детей. В свои двадцать пять лет обладает мудростью и выдержкой зрелой женщины.

– Покорми Бена ленчем, дорогая. Я вернусь поздно. – Лорен высвободился из ее объятий.

– Я буду скучать, – сказала Хилари.

– Я тоже. До понедельника, Бен. Телеграфируй Ларкину, если решишь, что понадобится что-то особое. Пока, партнер. – И он исчез.

Хилари взяла меня за руку и провела на широкий мощеный дворик-патио. Пять акров газона и прекрасных клумб мягко спускались к ручью и искусственному озеру. Оба теннисных корта заняты, множество маленьких, почти нагих тел взбивали воду в плавательном бассейне. Двое слуг в ливреях накрывают длинный раскладной стол – предстоял легкий завтрак «а-ля фуршет». Внутренне задрожав от страха, я увидел в креслах возле бара с полдесятка девиц в теннисных платьях. Все они раскраснелись от игры, на белых платьях проступал пот, все держали в руках длинные запотевшие стаканы с «Пиммз № 1» и кусочками фруктов.

– Идем, – сказала Хилари и повела меня к ним. Я внутренне напрягся, стараясь стать хоть на дюйм выше.

– Девушки, вот вам мужчина для компании. Познакомьтесь с доктором Бенджаменом Кейзином. Доктор Кейзин – директор Института африканской антропологии и первобытной истории. Бен, это Марджори Фелпс…

Хилари называла имена, а я поворачивался к каждой из барышень, выслушивая преувеличенно восторженные приветствия. На каждую смотрел, каждой что-нибудь говорил: глаза и голос у меня хороши. Им эта церемония давалась не легче, чем мне. Кто же ожидает, что хозяйка перед ленчем вдруг познакомит тебя с горбуном?

Меня спасли дети. Бобби увидела меня и подбежала с криком: «Дядя Бен! Дядя Бен!» Она обняла меня холодными влажными руками за шею и прижалась промокшим купальником к моему новому костюму, прежде чем утащить к орде других отпрысков Стервесантов и их приятелей. С детьми мне легче: они то ли не замечают моего уродства, то ли принимают его как нечто вполне естественное. «А почему ты ходишь согнувшись?»

Но сейчас я был слишком поглощен своими мыслями, чтобы уделить ребятне достаточно внимания, и скоро они занялись своими делами, все, кроме Бобби – та, как всегда, хранила мне верность. Потом Хилари занялась падчерицей, а я вернулся к юным матронам, на которых постарался произвести самое лучшее впечатление. Не могу устоять перед хорошенькими женщинами, когда пройдет первая неловкость. Было уже три часа, когда я отправился в Институт.

Бобби Стервесант отмерила мне солодового виски «Глен Грант» с той же щедростью, с какой эта тринадцатилетняя девица наливает кока-колу. Соответственно, я явился в Институт в прекрасном настроении.

На столе меня ждал конверт с надписью: «Лично. Секретно», к нему была прикреплена записка: «Пришло во время ленча. Очень интересно! Сал».

Ощутив короткий укол ревности, я рассмотрел печать на конверте. Цела. Салли внутрь не заглядывала, хотя я знал, что для этого ей потребовалась вся сила воли: она чрезвычайно любопытна. Называет это научным складом ума.