Время от времени у меня в квартире появлялась Рива с бутылкой вина и заявляла, что хочет составить мне компанию. Ее мать умирала от рака. Это было одной из причин, почему мне не хотелось ее видеть.

— Ты забыла, что я приеду? — вопрошала Рива, протискиваясь мимо меня в гостиную, и включала свет. — Ведь мы договорились вчера, неужели не помнишь?

Мне нравилось звонить Риве, когда начинал действовать амбиен, либо солфотон, либо что-нибудь еще. По ее словам, я хотела говорить с ней о Харрисоне Форде или Вупи Голдберг, которая ей тоже нравилась.

— Вчера вечером ты рассказала целиком сюжет «Неукротимого». Ты изобразила сцену, где они едут в авто, ну, с кокаином. Никак не могла остановиться.

— Эмманюэль Сенье там потрясающая.

— Вчера ты мне именно это и говорила.

При появлении Ривы я испытывала облегчение и раздражение одновременно. Вероятно, так чувствует себя человек, когда кто-то приходит к нему, когда он уже почти совершил самоубийство. Нет, о самоубийстве я не помышляла. На самом деле мое поведение было актом самосохранения. Так я надеялась спасти себе жизнь.

— Немедленно марш под душ, — говорила Рива, направляясь на кухню. — А я выброшу мусор.

Я любила Риву, но она мне больше не нравилась. Мы с ней дружили с колледжа, достаточно, чтобы у нас имелась общая история, сложный электрический контур из неприязни, воспоминаний, ревности, отказов и нескольких платьев, которые я дала ей поносить и которые она обещала отдать в чистку и вернуть, но так никогда и не вернула. Рива работала старшим помощником в страховой брокерской фирме в Мидтауне. На ее шее сидело красное родимое пятно в форме Флориды. Она была единственным ребенком в семье, увлекалась фитнесом, жевала жвачку, что обеспечивало ей дисфункцию челюсти и дыхание, пахнущее корицей и зеленым яблоком. Она любила заваливаться ко мне, расчищать себе место на кресле, отпускать комментарии насчет состояния квартиры, утверждать, что я еще больше похудела, и жаловаться на свою работу, все время подливая себе вино.

— Никто не понимает, как мне тяжело, — говорила она. — Все считают само собой разумеющимся, что я всегда должна быть жизнерадостной. Между тем эти задницы думают, что могут обращаться как с грязью со всеми, кто стоит ниже них на служебной лестнице. А я должна хихикать, быть милой и рассылать их факсы? Да хрен с ними, чтоб они сдохли! Гореть им в аду!

Рива крутила любовь с ее боссом, мужчиной среднего возраста, с женой и ребенком. Она не утаивала, что страшно втрескалась в него, но старалась скрыть их связь. Как-то раз она показала мне его фото в брошюре их фирмы — высокий, широкоплечий, белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, синий галстук, а лицо такое невыразительное, такое скучное, словно у пластикового пупса. У Ривы была слабость к мужикам старше нее, как, впрочем, и у меня. Наши ровесники, утверждала Рива, слишком банальные, слишком эмоциональные, слишком ревнивые. Я могла бы понять ее пренебрежительное отношение к ровесникам, но сама никогда не встречала такого парня. Все мои мужчины, молодые и не очень, были равнодушными и неприветливыми.

— Ты сама холодная, как рыба, вот в чем причина, — объясняла Рива. — Подобное притягивает подобное.

Впрочем, в роли подруги Рива тоже была слишком эмоциональной, банальной и ревнивой, но при этом неимоверно скрытной и властной. Она не могла или просто не пыталась понять, почему я все время хотела спать, и она всегда с чувством морального превосходства призывала меня прислушаться к ее критике нездорового образа жизни, за который я так цеплялась. В то лето, когда я впала в спячку, Рива предостерегала меня, что я «испорчу тело и не смогу носить бикини». «Курение убивает». «Тебе надо чаще выходить на свежий воздух». «Достаточно протеина в твоей диете?» И все в том же духе.

— Я не маленькая, Рива.

— Просто я беспокоюсь за тебя. Потому что мне не все равно. Потому что я люблю тебя, — говорила она.

Мы с Ривой познакомились в первый год учебы, и за все это время она ни разу не призналась мне в каком-то своем желании, хотя бы отчасти грубоватом, негламурном, хотя была далека от совершенства. «Она не отличается чистотой лилии», как сказала бы моя мать. Мне давно было известно, что у Ривы склонность к булимии. Я знала, что она мастурбировала электрическим массажером для шеи, потому слишком смущалась и не могла зайти в секс-шоп и купить вибратор. Я знала, что она сидела по уши в долгах еще с колледжа, много лет превышала кредитные лимиты и крала тестеры из отдела косметики в магазине здоровой пищи в Верхнем Вест-Сайде, рядом с ее домом. Я видела наклейки тестеров на разных флакончиках и упаковках в ее огромной косметичке, которую она вечно таскала с собой, куда бы ни шла. Она была рабыней условностей и мечтала о том, что повышает статус, и для такого места, как Манхэттен, в этом нет ничего удивительного, но меня это особенно раздражало. Именно поэтому мне было трудно ценить ее ум. Буквально одержимая брендами, стремлением «соответствовать», «вписаться», Рива регулярно наведывалась в Чайна-таун, чтобы заполучить очередную дешевую подделку новой дизайнерской сумочки. Как-то раз она подарила мне на Рождество кошелек от «Дуни энд Бёрк», а потом купила нам обеим одинаковые поддельные брелоки «Коуч».

По горькой иронии, стремление Ривы быть «классной» всегда ее подводило. Когда-то я пыталась ей втолковать, что вымученное изящество — не изящество, что шарм — это не стиль прически, он либо есть, либо его нет. Чем больше ты стараешься быть стильной, тем более нелепо выглядишь. Ничто так не оскорбляло Риву, как природная красота вроде моей. Когда мы с ней смотрели однажды на видаке «Перед рассветом», она сказала:

— Ты знаешь, что Жюли Дельпи феминистка? Может, поэтому она такая костлявая. Не думаю, что ей дали бы эту роль, будь она американкой. Видишь, какие у нее руки? Здесь никто не потерпит обвислых рук. Ведь это убийственно. Все равно что целлюлит.

— Неужели ты чувствуешь себя счастливой оттого, что у Жюли Дельпи обвисшая кожа на руках? — спросила я.

— Нет, — ответила она, немного подумав. — Счастьем я бы это не назвала. Скорее это удовлетворение.

Зависть была единственным, что Рива, кажется, не считала нужным прятать от меня. С самых первых месяцев нашей дружбы, когда я сообщала ей, что случилось нечто хорошее, в ответ она настолько часто со стоном произносила «как несправедливо», что это превратилось в ее девиз, звучавший в любой ситуации. Эти слова становились мгновенной реакцией на мои высокие итоговые баллы по результатам экзаменов, на новый оттенок губной помады, последнюю подделку дизайнерской вещицы, мою дорогую стрижку. «Как несправедливо». Я в шутку скрещивала пальцы и выставляла их между мной и Ривой, словно защищаясь от ее зависти и злости. Как-то я спросила у нее, не связана ли ее зависть с тем, что она еврейка, и не думает ли она, что мне, с моим англосаксонским происхождением, легче живется.

— Дело не в моем еврействе, — помнится, ответила она. Это происходило ближе к окончанию нашей совместной учебы, когда я попала в список лучших, хоть и пропускала половину занятий, а Рива завалила завершающий тест. — Дело в том, что я жирная. — Но это было неправдой. Вообще-то она была очень хорошенькая.