Квартира Вингфилдов находится в задней части здания, этогонагромождения клеточных отделений, более похожего на улей, которые появляютсякак наросты в переполненных городских центрах, где в основном проживает нижнийсредний класс, и которые так симптоматичны для этой многочисленнейшей и в корнезакрепощенной части американского общества в его желании преодолеть текучесть иразделение и существовать и функционировать как одна однороднаяавтоматизированная масса.

Квартира выходит окнами в переулок, и входной дверью служитпожарный выход, сооружение, чье название непринужденно хранит поэтическуюистину, ибо эти огромные здания всегда горят медленным и неумолимым огнемчеловеческого отчаяния. Пожарный выход частично видим на сцене, т. е.площадка и нисходящие ступени.

Так как действие на сцене это воспоминание, оно нереалистично. Память требует поэтической вольности. Она опускает некоторыедетали; другие, наоборот, преувеличивает в соответствии с эмоциональнойценностью предмета, ибо память в основном исходит из сердца. Поэтому внутреннееубранство освещено тускло и поэтично.

При поднятии занавеса перед публикой предстает темнаямрачная задняя стена дома Вингфилдов. По обе стороны здания проходят узкиеулочки, заполненные висящим бельем, мусорными контейнерами и зловещимирешетками соседних пожарных лестниц. Вдоль этих боковых улиц персонажипоявляются и уходят во время пьесы. В конце вступительного комментария Тома,темная стена здания медленно становится прозрачной и открывает внутреннеубранство квартиры Вингфилдов на первом этаже.

Ближе к зрителю находится гостиная, которая также служитспальней Лоры, а раскладывающийся диван – ее кроватью. Сразу за ней виднастоловая, отделенная от гостиной широким дверным проемом или авансценой спрозрачными затемненными портьерами (или вторым занавесом). В гостиной просматриваетсястаромодная этажерка, уставленная множеством прозрачных стеклянных животных.Слева от проема висит увеличенная фотография отца. Это лицо красивого молодогочеловека в кепке солдата времен Первой Мировой войны. Он галантно улыбается,неизбежно улыбается, как будто хочет сказать, «Я буду улыбаться вечно».

Рядом с фотографией висят схема клавиатуры печатной машинкии стенографическая диаграмма Грегга. Высокая печатная машинка расположена намаленьком столике под таблицами.

Все происходящее в начальной сцене в столовой зритель слышити видит как через прозрачную наружную стену здания, так и сквозь прозрачнуюкисейную портьеру на дверном проеме. Во время открывающей сцены наружная стенамедленно исчезает из вида, поднимаясь наверх. Эта внешняя прозрачная стенаопускается только в самом конце пьесы, когда Том произносит заключительнуюречь.

Повествователь является открытым законодателем пьесы. Ониспользует драматургические приемы для удобства достижения своих собственныхцелей.

Том входит в форме моряка торгового судна и медленно идетчерез сцену к пожарному выходу. Там он останавливается и закуривает. Онобращается к публике.

ТОМ: Да, у меня в кармане есть разные штучки, и в моемрукаве спрятаны предметы. Но я не фокусник, я скорее наоборот. Тот выдает кажимостьза истину. Я выдаю истину в приятном одеянии кажимости.

Для начала, я поворачиваю время вспять. Я возвращаю его втот старомодный период, в тридцатые, когда весь огромный средний класс Америкипоступал в школу для слепых. Ониподвели свои глаза или глаза подвели их, ипотому они насильно вдавливали свои пальцы в раскаленный Брэйловский алфавитрастворяющейся экономики.

Там в Испании была революция. Здесь – только крики исумятица. В Испании была Герника. Здесь были волнения рабочих, подчас довольножестокие, в Чикаго, Кливленде, Сант-Луисе, городах мирных во всех другихотношениях. Такова социальная подоплека пьесы.

(Начинает играть музыка).

Это пьеса-воспоминание. Будучи воспоминанием, она тусклоосвещена, она сентиментальна, она не реалистична. В памяти все происходит подмузыку. Это объясняет скрипку за кулисами.

Я повествователь пьесы, а также один из ее героев. Другиегерои это моя мать, Аманда, моя сестра, Лора, и визитер, появляющийся взаключительных сценах. Будучи посланником из мира реальности, от которого мывсе каким-то образом оказались отрезанными, он наиболее реалистичный персонаж впьесе. Но из-за моей поэтической слабости к символам, я и его использую вкачестве символа; он есть то запоздавшее, но всегда ожидаемое, ради чего мы всежили.

В пьесе есть пятый персонаж, появляющийся только начрезмерно увеличенной фотографии, висящей над каминной полкой. Это наш отец,который давно как оставил нас. Он был телефонистом, влюбившимся в междугородниерасстояния; он бросил свою работу в телефонной компании и уехал из города впоисках фантастических приключений…

Последний раз мы слышали от него, когда он прислал красивуюоткрытку из Мазатлана, Тихоокеанского побережья Мексики, с двумя словами:«Привет – Пока!» и без обратного адреса.

Думаю, все остальное объяснится само собой…

(Сквозь портьеры слышен голос Аманды.)

(Надпись на экране: «Ou sont les neiges».)

(Том раздвигает портьеры и входит в столовую. Аманда и Лорасидят за раздвижным столом. По их жестам понятно, что они едят, но безнастоящей пищи или приборов. Аманда обращается к публике. Том и Лора видны впрофиль. Интерьер освещен мягким светом, и через полотно мы видим сидящих застолом Аманду и Лору.)

АМАНДА (зовет): Том?

ТОМ: Да, мама.

АМАНДА: Мы не можем благословить пищу пока ты не сядешь застол!

ТОМ: Иду, мама. (Он слегка кланяется и уходит, появляясьнесколько мгновений спустя на своем месте за столом.)

АМАНДА (своему сыну): Дорогой, не помогай себе пальцами.Если тебе необходимо помочь себе за едой, то для этого есть хлебная корка. Ижуй – жуй! Это у животных есть выделения в их желудках, которые позволяют импереваривать пищу без предварительного прожевывания, но люди должны прожеватьпищу перед тем, как ее проглатывать. Сынок, ешь не спеша и по-настоящемунаслаждайся едой. В хорошо приготовленной пище много легчайших вкусовыхоттенков, которые невозможно прочувствовать, если не подержать пищу во рту.Поэтому прожевывай пищу и дай своим слюнным железам возможность поработать.

(Том неторопливо кладет воображаемую вилку и отодвигает свойстул от стола.)

ТОМ: Ни малейшим кусочком этого ужина я не насладился из-затвоих постоянных указаний как мне его есть. Это ты, со своей соколинойпристальностью к каждому моему куску заставляешь меня спешить за едой. Менятошнит – у меня портится аппетит – от всех этих обсуждений – выделений уживотных – слюнных желез – разжевывания!

АМАНДА (негромко): Темперамент просто как у звездыМетрополитена.

(Том встает и идет к гостиной.)