— Детей хочу… а не могу зачать… — призналась она честно, теряя самообладание, но на душе посветлело, и вдруг сделалось так хорошо, что даже враждебный лес больше не пугал её, а недавнее горе отступило в тень.

Мужчина не посмеялся над её открытостью и признанием, но и не пожалел — всё неподвижно взирал со своего места, а потом вдруг поднялся, медленно приблизился, смотря на неё сверху. Подобрал русую косу, та, скользнув по его ладони, тяжело упала на плечо.

— Ты можешь, а вот муж твой не способен… — ответил он, так же без всякого выражения, но глаза его сражали своей проницательностью, и прятаться от них не было сил.

Сказанное им не сразу сознала она, а как поняла, так тут же обледенела. От земли поднялась прохлада, прокатилась вдоль спины к затылку, но не успела княгиня окунуться в чёрный омут смятения, он вдруг промолвил:

— Ты пришла ко мне не случайно. Я помогу тебе, только будет у нас с тобой уговор.

— Так что же ты ведун?

Мужчина только усмехнулся в русые усы.

— Может, и ведун, — ответил он уклончиво, и, воспользовавшись замешательством княгини, начал развязывать пояс на длинной, почти до колен, рубахе.

Она тот миг встрепенулась, осознавая, что ведун намеревается совершить. Облизав пересохшие губы, она, боясь пошевелиться, как завороженная смотрела на чужака и не закричала, не пустилась бежать прочь, только сидела, наблюдая, как он стягивает с крепких плеч рубаху, и не отвела взора и тогда, когда он стянул следом штаны. Тело его сильное было напряжено, перекатывались мышцы под бронзовой кожей, и, верно был готов слиться с ней. Он опустился наземь рядом с княгиней.

Она же задрожала, что осенний лист, но не от холода, напротив — всю её бросало в жар, било волнение. Ведун не торопился. Медленно покрывая её поцелуями, уложил на брошенные наземь вещи, доводя княгиню до такого же сильного, как в нём самом, неудержимого желания и трепета, зажигая необузданное вожделение, что горячей рудой растекалось меж бёдер, вынуждая отвечать и выгибаться навстречу его одурманивающим настойчивым ласкам. Он опрокинул её на полог листвы, забрался руками под платье, накрыл её собой, двинулся вперёд, сливаясь в единое целое. Грозовое небо, да деревья сначала плавно, а потом бешено закачались, толкая её в поток блаженного наслаждения. Она позабыла обо всём и только лишь двигалась в такт чужака…

Какое-то время княгиня неподвижно лежала с закрытыми глазами, ощущая его лёгкое дыхание, вбирая в себя свежий воздух, подрагивая от бессилия и разлившейся по телу неги. Время остановилось, и верно её уж спохватились няньки да наставницы. Ну и пускай… Князь всё равно не ждёт её. Она желанна ведуном, и рядом с ним хорошо. Мужские руки твёрдо и в то же время ласково оглаживали всю её, дарили нежность и тепло.

— Ты родишь, — вдруг сказал ведун, склоняясь над ней, опаляя жаром дыхания её лицо. — Но у меня будет одно условие, о котором скажу позже.

Произнесённые слова были слаще мёда, проливая в сердце долгожданную светлую радость и надежду. Даже воздух стал не таким по-осеннему промозглым, а прозрачным, кристально чистым, как глаза ведуна, в которых купалась её душа.

Как вернулась назад, не помнила. Испытывая благоговение, ощущая сжимающееся комом во чреве тепло, она уверилась, что понесла, и скоро явится белому свету долгожданное дитя.

[1] Вересень — девятый месяц года

[2] Рожаницы — древние божества плодородия и жизни, а также они — богини судьбы.

[3] Сенная девка — служанка

Пребран открыл глаза, когда первые рассветные лучи разлились по покоям. Он проснулся с тем же омерзительным чувством, с которым вчера и провалился в сон. Ни на долю не стало лучше. Взболтанным осадком поднялась с глубокого дна тоска, пробуждая в нём утихшую было необоримую тягу к травнице. При воспоминании о ней, в груди до свербящей боли сжалось сердце, заныло, будто растревоженная рана, лишая воли просыпаться. Он мотнул головой, противясь, но сделал только хуже — овладело горячее желание. Пах налился тяжёлой рудой, выказывая готовность. Сцепив зубы, Пребран беспомощно вдавился в постель. Лишённый возможности утолить жажду, он продолжал терзаться, выворачиваясь наизнанку. Вжался в постель сильнее, задушив дикий вопль, но ресницы всё же стали мокрыми. Бешеное влечение разрывало на части. Дико желая вновь соединиться с травницей, покорить, задушить, смять и утолить позыв, он задохнулся, зубами впившись в одеяло, ярясь разорвать его. До сих пор княжич ощущал гибкое горячее тело Зариславы в своих руках, мерещились её невыносимо голубые глаза. Как же он вожделел прижаться губами к стучащим жилкам на её шее, завладеть ей вновь и вновь, прильнуть к раскрывающимся в поцелуе устам, увидеть, как грудь вздрагивает в такт его движениям. Её сладкий аромат тогда, в бане, казалось, проник в него до костей, сплетясь с его запахом, лишив разума, одурманив и покорив, что не смог сдержать себя и излил в неё все свои соки, навсегда лишившись покоя. Желание слиться с ней овладевало им всё больше.

Повернувшись на бок и закрыв глаза, Пребран погрузился в стылую мглу безысходности, слушая в ней лишь гулкое биение собственного сердца. А когда вспомнил вчерашний разговор с отцом, кровь мгновенно остыла, уступив место гневу.

— Вздумал женить на княженке из Лути! — фыркнул он в утреннюю полутьму, губы его искривились в ухмылке. — Решил проучить. Поздно спохватился, отец.

Город этот находился в десяти верстах от Доловска, не бедствовал, и народ промышлял в нём торговлей. Вроде бы завидная невеста, да только слухи о её неказистой внешности облетели все веси вокруг. Пребрана взяла лютая ярость, что Вячеслав, всегда давший свободу, вдруг надумал решить за него его судьбу, посадить в клетку. Всё из-за Радмилы!

Княжич ощутил на шее затягивающуюся петлю, и его одолело слепое бешенство.

Он резко сел в постели, запустив обе пятерни в отросшие и выгоревшие на солнце волосы. Сжимая зубы и покачиваясь, он лихорадочно думал о решении отца. Но мысли сплетались, путались, как нить в неумелых руках.

Нужно бежать. Прямо сейчас! Ждать, когда отец перебесится, долго. Какой же дурак, что послушался сестру и уехал из Волдара! Нужно было остаться в там. Да только откуда он мог знать, что ялыньская девка так западёт в душу, завладев всеми его мыслями, и он станет до сумасшествия мучиться, неистово желая её? Она же отвергла его, растоптала чувства.

— «Устала», леший её побрал! — припомнил он её слова, которые, что крючок, выдрали из груди его сердце.

Откинув одеяло, Пребран соскользнул на пол, направился к сундуку. И только сделал пару шагов — замер на месте. В глазах резко потемнело, а стены поплыли. Княжич пошатнулся. Цепляясь за спинку стула, рухнул на пол, опрокинувшись навзничь.

С грохотом упал дубовый стул. Не успел он оправиться, как всего его скрутило. Корчась от боли, он сцепил плотно зубы, чтобы не закричать. Так продлилось до тех пор, пока внутри не прозрело что-то дикое, неуёмное, разрывающее его на части, вынуждая его вскрикнуть, ощутив, как сердце лихорадочно задёргалось, а мышцы и кости рёбер судорога скрутила, заставляя выгнуться, не давая никакой возможности вдохнуть. Царапая пол ногтями и скрежеща зубами, Пребран сжался в клубок, пытаясь превозмочь ломающую кости боль.