— Буду, — старик резко кивнул. — А если мы сделаем то… то, о чем вы говорили?

— Ну… вы же знаете, какие в вашем случае возникают проблемы… — протянул толстяк, пряча глаза. — У вас очень, очень необычный случай! Можно сказать — уникальный!

— Это мои проблемы! — оборвал его старик. — Так вот — если мы это сделаем?

— В этом случае вы можете прожить еще очень долго, — врач суетливо потер руки. — Но только имейте в виду — я не хочу знать, как вы будете решать эти проблемы!

— Само собой, док, само собой! — успокоил его старик. — Но только вы уж будьте наготове!

— Разумеется. — Врач неторопливо убрал прибор, закрыл свой чемоданчик. — Вы — мой самый важный клиент, и я всегда в вашем распоряжении! Конечно, мне было бы гораздо спокойнее, если бы вы находились в госпитале, но, как я понимаю, вы на это не согласитесь…

— Правильно понимаете, док! Здесь я в безопасности, среди своих людей, а в госпитале ни в чем нельзя быть уверенным…

— Ну что ж, тогда придется положиться на Господа Бога…

— Проводите дока! — произнес старик совсем негромко, но как будто из жаркого полуденного воздуха мгновенно появился охранник в черном и повел врача обратно к машине.

— И позовите Агата! — добавил старик.

Едва машина врача отъехала от террасы, возле старика появился невысокий худой человек неопределенного возраста с узким, бледным, невыразительным лицом.

При его появлении белоснежный пес насторожился, глухо заворчал, обнажив страшные клыки.

— Спокойно, Роджер, спокойно! — Старик потрепал собаку по шее и проговорил, обращаясь к вошедшему, не поворачивая головы и не повышая голоса: — Агат, список готов?

— Конечно, — на стол лег листок бумаги с аккуратно отпечатанным на нем перечнем имен и адресов.

— Сколько здесь? — процедил старик, наморщив лоб и вглядываясь в записку.

— Семь человек, — отозвался Агат.

— Россия… — прочел старик. — Италия… Кения… Снова Россия… Камбоджа… Австралия… и опять Россия. Ну что ж, все ясно. Начинай. Сроку тебе — месяц. Ни одного дня сверх! Ты понял?

Агат кивнул, лицо его по-прежнему ничего не выражало.

— Сделаешь — не пожалеешь, — продолжил старик многозначительно. — А не сделаешь… — И он выразительно замолчал.

— Сделаю, — коротко ответил Агат.

Он взял со стола список, щелкнул зажигалкой. Желтый, почти невидимый на полуденном солнце язычок пламени лизнул бумагу. Агат, держа список за уголок, дал ему разгореться, затем опустил пылающий листочек в пепельницу.

— Свободен, — отпустил его старик.

Едва Агат исчез за дверью, ведущей во внутренние помещения дома, на веранду выскользнула молодая миловидная горничная. Она подошла к старику, заботливо поправила сбившуюся подушку, заменила недопитый стакан сока свежим, забрала пепельницу и удалилась так же беззвучно, как пришла. Старик проводил ее равнодушным, невидящим, углубленным в себя взглядом.

Оказавшись на кухне, горничная огляделась, поставила на стол пепельницу с догоревшим списком, достала из кармана своего кокетливого крахмального фартучка крошечный пузырек с пульверизатором и несколько раз брызнула бесцветной, остро пахнущей жидкостью на обугленную бумажку.

На черном фоне обугленной бумаги проступили серебристые, едва различимые буквы.

Горничная достала мобильный телефон, трижды сфотографировала на его камеру проявившуюся на бумаге надпись и тут же отослала снимки какому-то абоненту. Получив подтверждение приема, она тщательно размяла обугленный листок и смыла пепел в раковину сильной струей горячей воды.

Процедура сильно напоминала поступление в тюрьму, только сразу оговорюсь, что сведения мои почерпнуты исключительно из сериалов. Сами посудите: тебя сажают перед камерой и суровым голосом командуют: смотреть прямо перед собой, не улыбаться, не кусать губы и не чесать нос. Потом повернуться в профиль и застыть, волосы не поправлять и не косить глазом по сторонам.

После того как у меня свело судорогой мышцы лица, молодой человек в наимоднейших очках, командовавший процедурой, смилостивился и разрешил повернуться анфас, только велел закрыть глаза. По инерции я собралась вытянуть перед собой руки, ибо происходящее стало здорово напоминать визит к невропатологу. Мне бы не помешало пообщаться с хорошим врачом, успокоительное бы выписал, что ли. Хотя, что толку? Проблем моих никакое лекарство не решит, разве что мышьяк или лучше цианистый калий, чтобы уж наверняка и без мучений. А так получится как в старом анекдоте, доктор спрашивает: помогло? Перестали просыпаться по ночам с жутким воем? Больной отвечает: по-прежнему вою, жена ушла, собака сбежала, но мне, доктор, после вашего лекарства все это теперь до лампочки…

— Откройте глаза, — скомандовал молодой человек, — и почитайте стихи.

— Какие? — растерялась я.

— Любые, какие помните, — в голосе его я услышала явно выраженную скуку, и очки блеснули равнодушно.

Конец! Сейчас меня вытурят! Вожделенная работа уплывала в туманную даль.

С перепугу я забыла, что приготовила на выбор два стихотворения Цветаевой и Ахматовой. То есть забыла, что учила вчера весь вечер. Из Цветаевой всплыли две строчки: «И стон стоит вдоль всей земли: «Мой милый, что тебе я сделала!»

Эти слова запали мне в душу накрепко, поскольку за последние две недели я повторяла их слишком часто. С Анной Андреевной же обстояло еще хуже — ну вообще не помню ни слова!

От полного отчаяния и безысходности я начала бормотать первое, что пришло в голову:

Грустно жить на этом свете,

В нем отсутствует уют.

Ветер воет на рассвете,

Волки зайчика жуют.

Плачет маленький теленок

Под ножом у мясника,

Рыбка бедная спросонок

Лезет в сети рыбака.

Бык ревет во мраке ночи,

Ветер воет на трубе,

Жук-буржуй и жук-рабочий

Гибнут в классовой борьбе…

Я понемногу начала входить во вкус, голос зазвенел.

— Это вы сами придумали? — спросил молодой человек и даже снял очки.

Теперь в глазах его блестел несомненный интерес.

— Что вы! — Мне было неудобно его разочаровывать: — Это Николай Олейников, из обереутов… А что, не подходит?

— Ну почему же, подходит. До вас все девушки Цветаеву читали — знаете, это «Мой милый, что тебе я сделала?..». Вот я и удивился. А теперь прочитайте эти стихи лично для меня, как будто хотите сделать мне что-то хорошее.

Вообще-то, это я хотела, чтобы он сделал мне кое-что хорошее, а именно: из всех ста пятидесяти кандидаток, присутствующих на кастинге, выбрал бы меня. Кастинг проводился для фильма о первой русской женщине-авиаторе, и режиссер, как мне объяснили, устал от засилья на экране одних и тех же опостылевших физиономий, и продюсеры разрешили ему искать героиню среди обычных женщин, даже необязательно актрис. И летать уметь необязательно, это-то для меня важно, потому что я не только летать, я на велосипеде-то кататься толком не умею, не говоря уж о вождении автомобиля. А в любовники героини возьмут, к примеру, Машкова, или Меньшикова, или Хабенского, тогда публика пойдет, просто валом повалит, и будут хорошие сборы. А если фильм будет иметь успех, то я прославлюсь и получу потом много ролей. Стану много сниматься, мои фотографии обойдут все журналы…