В воздухе отчетливо запахло большими деньгами. Почему-то меня это расстроило.

Через полчаса я забыла о новых соседях, пыхтя под тяжестью тюков с летним скарбом. Потом пришлось раскладывать продукты, мыть полы и застилать постель. Наконец, все было готово, и я огляделась. В домике была всего одна комната и, на мой взгляд, в ней давно следовало поменять обои – они были слишком мрачные. Ковер на полу когда-то назывался персидским, но это было еще до того, как на нем появились внушительные проплешины, а ворс превратился в один большой колтун. Разномастная мебель теснилась вдоль стен, отчего комната напоминала склад старьевщика – традиция стаскивать на дачу все, что жалко выбросить на помойку, всегда меня раздражала, – но бабушка отстаивала каждую вещь, и переубедить ее не представлялось возможным. Старомодный пузатый комод с вычурной резьбой, кровать, диван и раскладное кресло, которое на моей памяти никогда не раскладывали, пара тумбочек со сломанными ящиками и висящей на одной петле дверцей, журнальный столик с потрескавшейся столешницей, накрытый для солидности тяжелой вышитой скатертью, пять ламп, из которых горела только одна и почивший в бозе телевизор Рекорд – светлая ему память. Будь моя воля, я бы давно вытряхнула все это барахло, и сделала светлую, веселую комнату, но кому есть дело до моего мнения?

В лесу темнеет быстро и к тому времени, когда я поняла, что в доме не осталось воды, за окном стояла темень, хоть глаз выколи. После зимы, проведенной в городе, густая темнота леса казалась неуютной и слегка пугающей, и я немного постояла на крыльце, привыкая.

Чаю хотелось нестерпимо.

Поход «к дяде Васе» был неминуем.

Предположительно, дядей Васей звали сторожа, который в незапамятные времена вырыл первый колодец с родниковой водой, но доподлинно это неизвестно. Вода у дяди Васи была вкусная, чистая и «аборигены» до сих пор ходили в неблизкий путь, если хотели напиться свежего чая. Такая уж была традиция.

Раздумывая об этом, я едва не сбила с ног старую подружку, Дарью.

– Привет! – хором воскликнули мы и рассмеялись.

– К дяде Васе? – кивнула Дашка на пустое ведро. – Я тебя провожу.

Мы пошли рядом, наперебой делясь последними новостями.

– Надолго сюда? – поинтересовалась Дарья ревниво.

– До конца лета. А кто из наших здесь?

– Да все, кроме тебя, – рассмеялась подруга. – И в лагере смена уже началась. Есть прикольные мальчики. – Она многозначительно усмехнулась и поправила фотокамеру, с которой не расставалась ни днем, ни ночью.

Дашка у нас фотограф. И не какой-то там любитель. Корифей! Ее фотки печатают все глянцевые журналы, в том числе и за границей, почти каждый год проходят персональные фотовыставки, где многие работы покупают ценители ее творчества. При желании она давно могла бы перебраться в Москву или даже в Париж, но Дашка не торопится. Мне кажется, я догадываюсь, почему. У нашей Дашки имеется одна слабость, этакая ахиллесова пята, точнее, мозоль на этой пяте по имени Вилли. По-моему, подружка влюблена в него чуть ли не с пеленок, хотя менее подходящего объекта для страсти трудно сыскать. Вилли, или, в просторечии, Валентин, бабник по жизни, но стойкую Дашку это, похоже, не смущает. Цельная натура, черт ее побери.

– Видала? – небрежно мотнула головой Дашка, когда мы подошли к моему дому.

– А то! – кивнула я и тоже взглянула на Кривой дом. – Лихо взялись, ничего не скажешь. Кто это у нас такой шустрый?

– Да так, торгаш один, – туманно пояснила подруга и, дурачась, добавила официальным тоном: – С дочерью. Денег – немерено. Снаружи еще ничего, а вот внутри дома – полный ребрендинг.

– Ого!

– Ага! Вообще-то, я на него работаю. Да не пугайся, – рассмеялась она, заметив мой удивленный взгляд, – не продавцом в палатке, до этого пока не дошло. Дядечка при деньгах и продает не морковку оптом, а шиншиллу с норкой в розницу.

– Шубы, что ли?

– Ну да. Причем не только у нас, но и за границу. Я ему как раз экспортный каталог снимаю.

Я понимающе улыбнулась. Когда-то карьера Дарьи началась именно с каталога модной одежды. Ее тогдашний сердечный друг устроился фотографом в какой-то гипермаркет, но заказчик порвал его фотки в клочки и спустил парня с лестницы. Потерпевший фиаско кавалер приплелся домой и немедленно впал в депрессию, а Дашка помчалась спасать ситуацию. Не то, чтобы кавалер ей сильно нравился, просто она по природе своей сердобольная. В результате ей удалось из модели, платья, обуви и аксессуаров собрать безупречное и элегантное целое и это решило ее судьбу.

Неожиданно Дарья пригнулась к моему уху и прошептала:

– Ох, Стаська, здесь такое творится!

– Что? – я немного опешила, так как ни разу не видела Дашку в столь ажитированном состоянии.

Она округлила глаза:

– Ты не поверишь! Я такое раскопала! Такое!

– Расскажи, не томи! – взмолилась я.

– Времени нет, – с сожалением вздохнула она, бросив взгляд на часы, – тут в двух словах не скажешь, а у меня сегодня… Ладно, до завтра ничего не случится…

Она на прощанье взмахнула рукой и поспешила по тропинке в сторону своего дома. Я немного посмотрела ей вслед, обдумывая ее интригующие слова, и побрела в дом, не подозревая о том, как сильно ошибалась Даша.

Утро началось паршиво. Ночью я ворочалась с боку на бок, прислушиваясь к непонятным звукам за окном. Потом долго лежала на спине с открытыми глазами. Бледный свет луны проникал в комнату и рисовал на потолке причудливые узоры. Уговоры типа того, что в лесу постоянно что-то шуршит, хрустит и временами даже подвывает, не помогали, но я честно старалась до тех пор, пока не рассвело.

Короче говоря, к восьми часам я встала с постели в состоянии грогги. Однако, заставив себя выползти на крыльцо, слегка воспряла духом. Солнце едва поднялось над деревьями, по лесу стелилась легкая дымка, на листьях и траве сверкала роса. Благодать!

Вода в рукомойнике была ледяная, что помогло мне окончательно сбросить с себя ночное оцепенение. Не открывая глаз, я нашарила полотенце, вытерла физиономию, а когда потянулась повесить его обратно на удобный сучок, заметила на крыше летней кухни серые одинаковые комочки непонятного происхождения. Собственно, кухня – это громко сказано, так, сараюшка. Нижний скат крыши приходился как раз на уровень моих глаз. И вот там, среди веточек, прошлогодних листьев и прочего мусора лежали пять трупов.

Это были птицы. Мертвые. Серые тельца с потускневшими перышками и плотно закрытыми глазками. Обычные трясогузки – вокруг их гнездилось великое множество, но я никогда прежде не видела их мертвыми. Я вообще никогда не видела мертвых птиц.

Мне стало не по себе. Нужно было что-то делать – не оставлять же их здесь. Воровато оглядываясь на соседские дворы, я сгребла останки на кусок картонной коробки и отнесла за дом, где закопала под большим кустом сирени – предметом особой гордости моей матушки.