Музыка смолкла. Казан расслышал над своей головой слабый звук. Смех? Или плач? Хозяин кашлянул.

— Я всегда любил этого старого бродягу, — проговорил он, и голос его прозвучал как-то совсем непривычно, — но никогда не думал, что он способен на такие нежности.

Для Казана наступили замечательные дни. Правда, он тосковал по лесным чащам и глубоким снегам, ему будто недоставало ежедневной грызни с собаками — не так-то легко подчинить всю упряжку своей воле. Ему хотелось опять услышать их лай за своей спиной. Он скучал по долгой езде напрямик, через равнины и тундры, Скучал даже по окрикам погонщиков и по ненавистному щелканью двадцатифутового бича, свитого из оленьих кишок. Ему хотелось вновь ощущать подергивание постромок, слышать, как повизгивают бегущие позади собаки. Но нечто другое заменило ему теперь все это давнишнее и привычное.

Даже когда женщины не было поблизости. Казан повсюду вокруг себя ловил ее тонкий запах. Почуяв его среди ночи, он просыпался и тихо скулил. Однажды, бродя в темноте по дому, он нашел дверь, за которой она спала. Когда наутро Изабелла вышла из спальни, она увидела, что Казан лежит, свернувшись, у ее порога. С тех пор каждую ночь Изабелла стала класть Казану его подстилку подле своей двери. Теперь, в долгие зимние ночи, он знал, что хозяйка здесь, за дверью, и был спокоен. И с каждым днем все реже вспоминал о родных снежных пустынях.

Но вскоре он почуял в доме какую-то перемену. Все суетились, спешили куда-то, и женщина уделяла ему все меньше внимания. Казан встревожился. Он пытливо всматривался в лицо хозяина. И вот однажды ранним утром хозяин надел на Казана ошейник с железной цепью и вывел его за дверь, на улицу. Только теперь Казан понял, что происходит: его куда-то отсылают. Он сел, отказываясь сдвинуться с места.

— Идем, Казан, — уговаривал его хозяин, — идем же, дружище!

Но Казан уперся и оскалил белые зубы. Он ожидал, что за это его хлестнут или ударят палкой, но нет — хозяин засмеялся и отвел его обратно домой. Потом они снова вышли из дому, но уже втроем. Изабелла шла рядом с Казаном, положив руку ему на голову. Это она уговорила его прыгнуть в большую черную дыру, и он оказался в темной внутренности вагона. И она же заманила его в самый темный угол, где хозяин привязал его цепь к стене. А потом оба они, хозяин и хозяйка, вышли из вагона, заливаясь веселым смехом.

Много часов подряд Казан пролежал неподвижно, напряженно вслушиваясь в незнакомые звуки. Из-под пола доносился перестук колес. Иногда он замирал, и тогда снаружи слышались чужие голоса. Но наконец Казан ясно различил знакомый голос. Он дернулся на цепи и завыл. Дверь вагона откатилась в сторону. Влез какой-то человек с фонарем в руке, за ним следом хозяин. Казан не обратил на них никакого внимания. Он глядел мимо них, туда, в ночной мрак. Его вывели наружу. Он чуть не вырвал цепь из рук хозяина, спрыгивая на белый снег, но, не обнаружив никого за дверью, замер, нюхая воздух. Над ним были северные звезды, по которым он так тосковал, а кругом стеной стояли леса, черные и безмолвные. Но тщетно пытался он уловить знакомый запах, и из его горла вырвались тихие, жалобные звуки. Тогда хозяин поднял над головой фонарь. Это был сигнал, потому что тут же откуда-то сзади из темноты послышался голос. Казан повернулся так резко, что цепь выскользнула из рук хозяина. Замелькал свет других фонарей, и снова прозвучал тот же голос:

— Каза-а-ан!

Казан полетел как стрела. Хозяин шел следом посмеиваясь.

— Ишь, старый бродяга! — проговорил он весело.

Обойдя служебный вагон, он при свете фонаря увидел Казана, лежавшего у ног Изабеллы. Она победно улыбалась.

— Твоя взяла, — признал ее муж не без удовольствия. — Готов держать пари на свой последний доллар, что он не кинулся бы так ни на чей другой голос на свете. Ты победила. Казан, старина, я тебя проиграл.

Но, когда Изабелла наклонилась, чтобы взять конец цепи, он вдруг перестал улыбаться.

— Казан, конечно, твой, — быстро проговорил он, — но пока предоставь мне заниматься им. Даже теперь я ему еще не доверяю. Я своими глазами видел, как он отхватил руку индейцу — всего один раз щелкнул пастью. И точно так же перервал горло собаке. Сущий дьявол, дикий и свирепый зверь, хотя меня он всегда охранял как герой и спас мне жизнь. Дай-ка цепь…

Он не успел договорить. Казан вскочил, зарычав, как дикий зверь. Губы его вздернулись, обнажив длинные клыки, спина словно окаменела. Предостерегающе крикнув, хозяин схватился за висевший у пояса револьвер.

Но Казан не обращал внимания на хозяина. Из темноты вышел человек — проводник, который должен был сопровождать хозяина и его молодую жену до лагеря на Ред-ривер. Мак-Криди — так звали проводника — был рослый мужчина мощного сложения. Почти квадратная челюсть придавала ему выражение жестокости. Он уставился на Изабеллу, и это почему-то не понравилось Казану.

Красный с белым вязаный капюшон молодой женщины сполз у нее с головы и висел за плечами. Тусклый свет фонарей блестел на ее золотистых волосах. Щеки у нее разрумянились, глаза, обращенные на пришедшего, казались голубее самого голубого лесного цветка. Мак-Криди отвел взгляд. Рука Изабеллы легла на голову Казана, но впервые за все время собака, казалось, не почувствовала ее прикосновения. Казан не переставая рычал, и клокотанье в его горле становилось все более угрожающим. Изабелла дернула цепь.

— Казан, ложись! — приказала она.

Звук ее голоса как будто несколько успокоил его.

— Ложись! — повторила она, и рука ее снова опустилась ему на голову.

Казан улегся, прижавшись к ее ногам. Но зубы его все еще были оскалены. Хозяин наблюдал за ним. Он не мог понять, почему в волчьих глазах Казана горела такая смертельная ненависть. Проводник между тем разматывал длинный бич. Он пристально глядел на Казана, потом вдруг наклонился вперед, уперся обеими руками в колени и рявкнул:

— Эй, Педро, взять!

Этому приказанию — «взять!»— обучали только собак, находящихся на службе у полиции Северо-Запада. Но Казан не шелохнулся. Мак-Криди выпрямился, и словно револьверный выстрел раздалось щелканье его длинного бича.

— Взять, Педро! Взять!

Клокотанье в горле Казана сменилось грозным рычанием, но ни один мускул его не дрогнул. Мак-Криди обернулся к хозяину.

— Послушайте, Торп, — сказал он, — готов поклясться, что я его знаю. Если это Педро, то это негодная собака, хорошего от нее не жди.

Торп нагнулся, чтобы поднять цепь, и не заметил, какое странное выражение мелькнуло на лице Мак-Криди. Но Изабелла это увидела и вздрогнула. Всего несколько минут назад, когда поезд остановился здесь, в Ле-Пасе, она, знакомясь, протянула руку этому человеку и, встретившись с ним взглядом, заметила на его лице вот такое же выражение. Тогда она подавила испуг, вспомнив, что рассказывал ей муж о людях Севера. Она уже заранее научилась любить их, она восхищалась их грубоватым мужеством и преданными сердцами. И теперь она улыбнулась, силясь побороть чувство страха и отвращения, которое почему-то внушал ей Мак-Криди.