Понятно, что я рассказал о подвиге моего отца и дал некоторые сведения о имени, которое ношу, не из пустого тщеславия. Беды, обрушившиеся на мою семью и на меня самого после 1917 года, достаточно раскрыли мне глаза на современное положение вещей, чтобы через годы и границы я с определенной отстраненностью смотрел и на былые подвиги, и на блеск княжеского титула. Я просто хотел показать социальное положение того, кто ведет рассказ от первого лица, и заранее указать источники его информации. Не претендуя, из опасения показаться смешным, на то, что мой рассказ способен привнести нечто новое и важное в изучение истории России начала XX века, я тем не менее не желаю, чтобы эти воспоминания принимали за мои собственные измышления. С одной стороны, я сохранил в памяти многочисленные беседы и рассказы членов моей семьи, внимательным слушателем которых был с раннего детства; с другой стороны, с самого юного возраста я начал делать собственные наблюдения: эти воспоминания и направляли мое перо. Понятно, что о событиях, свидетелем коих я не был сам, я рассказываю со слов моих отца и матери, которые, один в силу своего чина адмирала и должности наместника, благодаря многочисленным служебным обязанностям, обширным знакомствам и родственным связям, а другая – благодаря своему положению в обществе и близкой дружбе с некоторыми известными личностями, донесли до меня свои точные взгляды и суждения.

Первое наблюдение, которое я сделал подобным образом, относится ко времени, предшествовавшему началу Русско-японской войны. Я был тогда слишком мал, чтобы помнить что бы то ни было. Но обстоятельства, о которых расскажу, являлись предметом долгих бесед отца с матерью и с некоторыми его друзьями, которые хорошо отпечатались в моей памяти. Мое приобщение к делам, решавшим судьбы моей страны, мое патриотическое воспитание начались с событий, которые сами по себе достаточно четко рисуют психологические портреты императора Николая II и его супруги, императрицы Александры Федоровны.

С 1901 года в русском обществе, особенно среди военных, начали ходить тревожные слухи относительно Японии. Известно, что японцы желали заполучить Корейский полуостров. После установления над ним протектората они рассчитывали переселить туда часть своего избыточного населения, которому уже не хватало места на старых островах и которое продолжало увеличиваться. Но лесные богатства Кореи также возбуждали вожделения некоторых высокопоставленных персон русского двора. Они получили на этой японской территории многочисленные крупные концессии, а для того, чтобы обеспечить свои владения гарантиями, уговорили царя последовать их примеру. Очевидно, ослепленный выгодой предприятия, император вложил в полуостров значительные средства из личных доходов. Такая ситуация встревожила японцев. Они считали, что эта внешне коммерческая операция угрожает тому порядку вещей, который они пытались установить; они хотели расширить и защитить свою территорию, тогда как царь и его окружение защищали свои миллионы. Протесты японцев становились все чаще и все громче; все напрасно; наконец при дворе распространилась новость, что Япония начала перевооружение армии. В связи с этим для русского двора стало совершенно невозможно и далее не замечать этих угроз. Следовало хотя бы изобразить беспокойство, возбудить общественное мнение.

В 1902 году император назначил моего отца, имевшего в то время уже чин адмирала, командующим Дальневосточной эскадрой. Отец казался тем более подходящей кандидатурой на эту должность, что хорошо разбирался в дальневосточных делах: несколькими месяцами ранее он принимал самое активное участие в войне с боксерами[3]. Теперь же, ввиду усиления напряженности в русско-японских отношениях, ему поручалось отправиться на месте понаблюдать за обстановкой.

Завершив свою миссию, отец вернулся в Россию в начале 1903 года, оставив свой флот на Дальнем Востоке. Он был крайне встревожен. То, что он видел и слышал, сначала смутило его, а потом показалось поучительным. Он чувствовал, что война неизбежна и начнется в ближайшем будущем. Его тревога была тем сильнее, что он проникся глубоким уважением к этому маленькому народу, столь презираемому русскими. Его заинтересовали не только японские искусство и культура, но и бросающийся в глаза японский военный гений, недооцениваемый в Европе.

Он возвращался с решимостью дать полный отчет о своей миссии, ничего не утаив ни из собранных сведений, ни из испытываемых тревог. Следовало незамедлительно попросить аудиенции у императора. Но строгий, давно установленный протокол этого мероприятия ни в коем случае не мог быть нарушен. Какими бы важными ни были обстоятельства, сколь бы настоятельной ни была необходимость, просьба об аудиенции не могла адресоваться непосредственно царю или его ближайшему окружению; точно так же и царь не мог никого вызвать напрямую, без официального посредника. Все делалось через министра, определявшего предмет аудиенции или вызова и обеспечивавшего допуск во дворец лица, с которым император хотел или соглашался встретиться. Сегодня в это трудно поверить, но в начале века монарх оказался изолированным от самых верных своих слуг и самых компетентных советников этой архаичной системой, которая, как показало будущее, – увы! – не смогла защитить царя от всякого рода авантюристов.

Чтобы скорейшим образом добиться аудиенции, мой отец счел нужным изложить причины своего нетерпения морскому министру, к которому должен был обратиться согласно протоколу. Отец сообщил министру, что обязан немедленно раскрыть глаза его величеству на серьезность положения. Необходимо было сообщить ему, какую опасность для России представляет маленький японский народ: это был враг, морально готовый объявить нам войну и полностью готовый к этой войне в техническом плане.

Слушая его, морской министр улыбался. Он напомнил отцу, что в силу занимаемой им должности и сам располагает свежей информацией и что эта информация позволяет ему видеть вещи совсем не так мрачно. Он добавил, что в случае войны Россия обязательно победит. «Мы, – буквально сказал министр, – победим японцев, просто закидав их шапками». Тем не менее он согласился передать его величеству просьбу отца. Министром был адмирал Тыртов.

Прошло несколько месяцев, а вызова во дворец все не было. Нетерпение, возбуждение, волнение не давали отдохнуть ни отцу, ни домашним, которые тоже были охвачены бессильной тревогой. Сколько раз матушка вспоминала при мне беспокойную атмосферу этих недель! Отец за годы службы привык к совсем иному отношению двора. Царь Александр III приучил его к почти немедленным аудиенциям: сразу по возвращении отца из служебной поездки император принимал его с минимумом формальностей и внимательно прислушивался к малейшим замечаниям. Надо признать, что дела сильно изменились. Ни для кого не секрет, что император Николай II очень не любил выслушивать неприятные известия. Впоследствии эта черта превратилась у нашего несчастного монарха в настоящую манию оптимизма и благодушия, эксплуатируемую его окружением, ограждавшим его от любых разговоров, контактов и чтения любых бумаг, способных вызвать у него хотя бы малейшее беспокойство. Слишком любивший свой душевный покой, слишком легко поддающийся чужому влиянию, царь, надо признать, слепо следовал такой политике бездумного двора.