Сперва, как уже сказано, растерялись. Но теперь научились крохотных бунтовщиков сберегать: помещали в герметические боксы, куда подавалась приемлемая для младенцев дыхательная смесь, с ароматом хвои даже. Кормить их тоже приходилось с самого начала искусственными составами из натуральных (по возможности) продуктов. И дети жили, словно драгоценные экспонаты музеев, за броневыми стеклами. Старшему из них во всем мире шел сейчас четвертый год. Самая младшая — вот только что родилась, при нас, можно сказать.

Что будет потом — это, конечно, не только доктора Рикс интересовало, не одну лишь эту молодую, красивую и (под белым халатом) несколько даже вызывающе одетую женщину, но и людей не столь уже молодых, строго одетых и занимавших куда более высокие, а порой даже и высочайшие уровни в мировой иерархии. Но как-то всегда оказывалось, что «сегодня» было важнее чем «потом». Мир все усложнялся, но дышать не становилось легче. Что же касается людей, общества, человечества, то с ним было, как с ядерным реактором: работает и взорваться вроде бы не должен. Но — может.

— Вызывает клиника Научного центра. Вертолет прибыл?

— Да, доктор Рикс, благодарю вас, только что погрузили малышку. Но господин Растабелл очень встревожен. Он…

— Успокойте его.

— Доктор Рикс, а не могли бы вы лично поговорить с ним? Вы специалист, да и американская медицина…

— Позвоню ему, как только дитя окажется у нас и я осмотрю его.

— И еще одна просьба, доктор: если…

Пол под ее ногами ощутимо дрогнул; звякнули инструменты в стеклянных шкафчиках, колыхнулась вода в стеклянном сифоне, листок бумаги спланировал со стола и закачалась подвешенная к абажуру настольной лампы куколка: фантастический астронавт-десантник с бластером наизготовку.

«Физики стали слишком много позволять себе, — мельком подумала женщина. — Совершенно не считаются с тем, что у нас — дети».

— Да, я слушаю: какая просьба? Алло! Вы меня слышите?

Но телефон молчал.

— А теперь, доктор, вопрос на засыпку…

— Честное слово, Гектор, у меня не осталось ни секунды. Надо проверить, как новенькая дышит в боксе, затем…

— Что же, я могу брать интервью не только на бегу, но и стоя на голове. Скажите: вот вы спасаете этих несчастных. Но что ожидает их потом? Герметичные дома, конторы, цеха, города? Или вы надеетесь научить их дышать той гадостью, какой дышим мы?

— Это задача для ученых. Я всего лишь врач.

— Их становится все больше — это, видимо, не случайно. Не опасаетесь ли вы, что в один прекрасный день общество возмутится — с непредсказуемыми последствиями?

— Это не мои проблемы, Гектор. Наше дело — убедить власти в том, что надо срочно принимать меры не на словах, а на деле, иначе человечеству грозит гибель в недалеком будущем.

— Какие меры вы считаете необходимыми?

— Любые, которые могут привести к очищению среды. За подробностями обращайтесь в «Гринпис».

— Вы верите в возможность таких мер?

— Я оптимистка. Ну, все, на этом — наилучшие пожелания.

— А у меня еще целая связка вопросов. Чем вы заняты сегодня вечером? Что, если я навещу вас дома, в городе? Ваш муж ревнив?

Она усмехнулась.

— Вечером я приглашена на вечеринку — тут рядом, в Сайенс-виллидж.

— И пойдете?

— Почему бы и нет? А вообще, на возникающие вопросы человек должен находить ответы сам.

— Браво, это я использую. Что же, раз так — мчусь в город, к Растабеллу. Думаю, что они вот-вот начнут атаковать правительство всерьез — теперь, когда он пострадал, так сказать, лично. Но сперва забегу к нашим сейсмикам: они, кажется, что-то такое засекли.

— Был какой-то странный толчок. Но землетрясений тут не бывает…

— Город все еще не отвечает, доктор. Глухо.

— Когда телефон исправят, разыщите меня — я обещала позвонить Растабеллу. Буду у себя до шести, сестра Ибарра.

— Непременно, доктор.

«И в самом деле, пойду на вечеринку, — подумала она, направляясь к блоку термобоксов. — И не устою. Не стану больше сопротивляться ему. Да и чего ради? Пусть несерьезно, пусть быстролетно — но хоть что-то, иначе совсем завяну… А в обаянии ему не откажешь. Отбиваться я буду, но не очень убедительно. Пусть Моран удлинит список своих побед — на самом деле это ведь я решила так, не он…»

— Рад видеть вас, фрау доктор!

Еще долю секунды она внутренним взором созерцала неотразимого Морана, хотя поздоровавшийся с нею здесь, в коридоре, человек был полной его противоположностью: невысокий, округлый, с редкими, прилизанными волосами, и одет он был с аккуратностью клерка, хотя чиновником как раз не был.

— А, господин инженер! Почему вдруг «фрау»? Что за противоестественная смесь? Впрочем, мы в чем-то напоминаем Вавилонскую башню, может быть, вы и правы…

Инженер смутился:

— Сам не понимаю… Наверное, потому, что я только что разговаривал с профессором Ляйхтом — он предпочитает свой родной язык.

— Вы были у нас?

— Лишняя проверка никогда не мешает. Теперь я могу поручиться: вашу новую маленькую милую пациентку электроника не подведет.

«Сентиментален, как всегда, — подумала она. — И, наверное, примерный супруг и отец. Хотя нет — он, кажется, как раз бездетен».

— Я очень благодарна вам за внимание к нашим детям. Но не стану задерживать: вы, конечно, спешите, как всегда, к вашей очаровательной жене.

— Увы, на сей раз я увижу ее лишь через несколько часов. Я обещал профессору Ляйхту вечером посмотреть его персональник у него дома, в поселке.

— В Сайенс-виллидж? Как же она перенесет целый вечер без вас?

— Я предупредил ее еще до того, как замолчали телефоны. Почему это, как вы думаете?

— Понятия не имею. Так почему же?

— Я и сам не знаю. Она, я думаю, раньше ляжет: очень устает в последние дни, необычайно много работы в конторе мистера Рикса…

«Особенно для секретарш, — подумала она, по-прежнему приветливо улыбаясь, — пригожих собой, сверхурочной работы. Сукин сын!»

— …Впрочем, что я вам объясняю: вы наверняка знаете о делах вашего мужа намного больше моего.

«Ни черта не знаю, — подумала она, — да и знать не хочу».

— Ну, желаю вам всего лучшего.

— Мое почтение, доктор.

«Вот поют, — подумал Милов, — ну прямо соловьи…»

Во тьме вспыхнула искра; мгновенный взвизг резнул по слуху, потом глухо загудело — словно в глубочайший колокол ударили: ухнул неимоверным басом, покачался из стороны в сторону и стал затухать. Но Милов успел уже нырнуть в дыру — вход в пещерный лабиринт.