Спотыкаясь в плохо освещенном тоннеле и пригнув на всякий случай головы, они вышли к руслу центральной шахты, где сели на ручную дрезину и углубились в чёрное жерло. В кромешной тьме светились экраны ручных приборов: часы, сканер, компас.

Наконец вдали замаячил свет, и Резьба упредил:

— Скоро.

Проехав ещё приблизительно 500 метров, остановились.

Здесь было боковое ответвление с тупиком, куда Бурибак загнал дрезину, после чего все трое исчезли в узком ярко освещённом проходе.

Вскоре они очутились в помещении с низким широким столом, старым кожаным диваном, холодильником, газовой плитой и креслом. В последнем сидел замотанный в окровавленные бинты человек. Это и был профессор, автор знаменитой книги «Жизнь как осознанный поиск Гармонии».

На днях судьба сыграла с ним злую шутку: будучи уверен, что дьяволов поблизости нет, он решил разжиться барахлишком. Профессор давно заприметил место: старый одноэтажный дом в запущенном саду: стены выкрашены белым, немытые окна и плющ.

Сканер показывал минимальный фон, но, подойдя к двери, профессор вдруг ясно услышал 2 голоса — мужской и женский, — которые почти одновременно, но всё же не хором произнесли:

— Не ходи туда!

Но профессор не послушался и пошёл. Назло пошёл: голоса в голове он слышал и раньше, и постепенно привык к ним.

В доме обнаружились дети числом 3. По виду — человеческие: мальчик лет 5-и, приблизительно такая же девочка, и, очевидно, их старшая сестра — хилый подросток с косичками. Одеты в какие-то тряпки, у младшей девчушки шея распухшая, перебинтованная чулком… наверное, саркома.

И он не обратил на детей внимания, стал рыться в вещах, но находил лишь старые пыльные игрушки. Драный плюшевый медведь — с каких доядерных времён всё это сохранилось?

В этот момент профессору краем глаза почудилось странное: старшая девочка подлетела «уголком» в воздухе, и, с хлопком высадив ногами окно, исчезла.

Резко развернулся… да вот же эта девочка — стоит, где стояла…

Наверное, опять галлюцинации от переутомления.

Он замешкался и допустил непоправимую оплошность: дал детям окружить себя. Они взяли его за руки и повели показывать пианино.

Пианино было странным: маленьким, размером с журнальный стол.

С удивлением профессор раскрыл крышку и обнаружил неокрашенные деревянные клавиши.

Они были такие чудные…

Не удержавшись, он решил вспомнить юность и сыграть из Шуберта, но вместо аккордов из-под клавиш вылетел собачий лай!

Злобный собачий лай.

Это лаяли «дети».

И, тотчас превратившись в трёх сияющих гибкой металлической плотью оскаленных псов, они набросились на профессора.

Они не хотели убивать его: решили просто позабавиться.

С тяжёлой лучевой контузией, перекушенной ногой и без левого глаза — таким нашёл его Кастрюля.

Они ухаживали за профессором как могли, но через 3 дня он умер.

В память о профессоре позволим себе цитату из его труда «Жизнь как осознанный поиск Гармонии»:

Чувство недовольства судьбой руководило мной ещё в годы сдачи кандидатской. Я был самолюбив, во многом отчаян. Часто разуму предпочитал невидимое щупальце плоти, позволял себе абсурдные шалости, чем был интересен коллегам.

Одной из таких коллег была молодая женщина, Елена П-ва.

Елена возбуждала во мне крайне непривычное чувство: мне хотелось надругаться над ней (несмотря на то, что женщин я, как правило, обожал и пленил искренней лаской и обходительностью). Да, мне хотелось взять её за лицо и спросить:

— Ну чё, пойдём?

И, не дожидаясь ответа, толкнуть её на топчан, срывая одежду, схватить за тощие ляжки, замереть на миг — и воткнуться одубевшей головкой в хлюпающее от течки устье. И грубо, грубо так ебать её, и проебать в нескольких позициях, или хотя бы в двух, а потом вынуть — когда она уже вся раскоряченная такая лежит, — вынуть и вонзить залупу в губы… тут я обрываю сам себя: остановись, что за тривиальную похабщину ты несёшь!.. И я проходил мимо Лены, отпуская порой в её адрес многозначительные шуточки, которые ласкали, но всякий раз соскальзывали не цепляя.

И вот однажды я встретил её в коридоре, где лаборатория: Лена шла на обед.

Увидела меня — улыбнулась (улыбалась она, влажно заголяя десну).

— Приятного аппетита! — говорит мне.

Я щерюсь в ответ, хочу сказать нечто приятное, и даже с намёком, но у меня ком в горле, и мысли как-то стопорятся.

Ненавидя себя за это, захожу в лабораторию и машинально смотрю на рабочее место Елены.

Она только что вышла, так что кресло ещё тёплое. Я прикасаюсь к сиденью лицом и вдыхаю запах. Неожиданно понимаю, что крепко эрегирован. Мой взгляд падает на её туфли. Она только что сняла их: переобула сапоги, потому что идёт обедать в пиццерию через квартал. Интересно, с кем?

Наверняка ведь у неё есть парень, и, возможно, не один. Наверняка он азартно ебёт её, прислонив к кирпичной стене гаража.

И, вероятно, даже в жопу.

И потом кончает: обильно, так что там всё хлюпает и вытекает, как пена из кастрюли с убежавшим супом.

А я тут, стою возле её рабочего стола в лаборатории и пялюсь на туфли.

Я беру эти туфли в руки — они ещё тёплые, я чувствую пряный аромат, струящийся из их разношенного нутра.

Я расстёгиваю ширинку, достаю член и мастурбирую.

Член стоит колом, и буквально после нескольких десятков движений я чувствую первые толчки накатывающегося блаженства.

Я пытаюсь замедлиться, но не могу: спазмы сотрясают промежность, напоминающий рыдание вскрик слетает с губ.

И в этот самый момент дверь открывается, и в лабораторию заходит студент с лопатой.

Он останавливается, смотрит на меня, затем улыбается, подмигивает.

Он узнаёт меня.

Через час об этом заговорит весь институт.

Этого нельзя допустить.

Что я могу сделать?

Вырвать у него из рук лопату и ебануть его по башке?

Допустим, а куда девать труп?

Можно вот что: упаковать его в полиэтилен (на стеллаже у окна лежит рулон), а потом вынести через пожарный выход, положить в багажник машины, отвезти подальше за город и бросить на обочине шоссе.

Его, вполне вероятно, найдут не сразу (надо место выбрать, где ров вдоль трассы поглубже. Или в кусты. Но в кустах скорее найдут: в кусты все ходят по нужде — вот и обнаружат).

Какие ещё варианты?

Можно, конечно, попытаться его измельчить прямо здесь, в лаборатории… но нет, тогда уж лучше высушить! Да, именно высушить труп, чтобы он был похож на большое мочало, — и весил примерно столько же.