Газеты сообщали, что он собирает силы, готовясь пересечь Ла-Манш и вторгнуться в Англию.

— Они хотят, чтобы мы прыгали через канаву! — восклицал Наполеон. — Что ж, перепрыгнем!

Он перевёл все французские порты на военное положение и начал строительство паромов и барж, чтобы переправить армию на тот берег.

Французы благоговели перед гением императора и насмехались над англичанами, осмелившимися противостоять такой армаде.

Однако время шло, и в начале 1805 года Наполеон осознал, что, пока в Проливе стоит английский флот, его план остаётся пустой фантазией. Понятно, что от этой неудачи он не стал лучше относиться к англичанам.

Каждый раз, выходя на улицу или в магазин, Вернита почти физически чувствовала исходящие от «победоносных французов» волны ненависти к её родной стране.

Однако, несмотря на все победы Франции, цены росли, и Верните становилось все труднее прокормить себя и мать.

Леди Уолтем так и не оправилась после смерти мужа. Она медленно таяла на глазах у дочери — день за днём, месяц за месяцем.

Однако даже теперь Вернита не могла и подумать о том, чтобы сдаться французским властям.

Девушка содрогалась при мысли об аресте и тюрьме. Они терпели голод и всяческие лишения, но были свободны. Гордость запрещала Верните спускать руки, приказывая бороться до конца.

Но теперь, глядя на мать, чьё бледное лицо в ярких лучах солнца выглядело ещё измождённей, чем обычно, Вернита понимала, что надо что-то предпринимать — и немедленно.

И сейчас, сидя за шитьём неглиже по заказу торгового дома «Мезон Кларе», Вернита решила пойти с этой работой прямо к покупательнице, минуя посредников.

Она прекрасно знала, что большинство вещей, сшитых ею с таким искусством и старанием, покупает принцесса Полина Боргезе, сестра императора.

Даже в прошлом году, когда принцесса была в Италии, оттуда шли бесконечные заказы, и курьеры везли в Италию изящное нижнее бельё, пошитое в невероятной спешке руками леди Уолтем и её дочери.

«Мезон Кларе» не особо церемонился со своими работницами.

За свою работу Вернита получала гроши, и большая часть заработка уходила на дорогие материалы и кружева, которые приходилось покупать за свой счёт.

За последние несколько месяцев она не получила почти ничего, хотя работала не покладая рук.

В прошлом декабре принцесса забросала «Мезон Кларе» заказами: предстояла коронация императора, и под роскошным платьем принцесса желала носить такое же роскошное бельё.

Вернита, не выдержав, заметила, что не сможет выполнить столько работы в такой короткий срок — но приказчик торгового дома грубо оборвал её.

— Вы уж постарайтесь! — приказал он. — Иначе мы найдём на ваше место другую портниху, которая будет работать и быстрее, и качественнее.

«Едва ли», — подумала Вернита, но не осмелилась спорить.

Но теперь, находясь в отчаянном положении, Вернита решилась взять судьбу в свои руки.

— Мама, я попрошу у Луизы праздничное платье и шляпку, — сказала она, — и стану вылитой petite borgeoise[1]. Никто не догадается, что я — не та, за кого себя выдаю.

— Это слишком рискованно, — со страхом ответила леди Уолтем. — Что, если тебя что-нибудь выдаст?

— Тогда мы попадём в тюрьму, — ответила Вернита, — и, может быть, к лучшему. В тюрьме, по крайней мере, кормят.

Леди Уолтем вскрикнула от ужаса, и Вернита повернулась к ней.

— Не бойся, мама, я говорю это несерьёзно. Никто не о чём не догадается. Мне ведь уже не раз приходилось общаться с парижскими лавочниками — и они обращались со мной так же грубо, как со всеми бедными женщинами, которым приходится считать каждое су.

— Когда же кончится эта ужасная война! — воскликнула леди Уолтем. — Ах, зачем только мы поехали в Париж!

В голосе её послышались едва сдерживаемые рыдания. Вернита поняла, что мать вспоминает об отце.

«Это я во всем виновата», — с горечью подумала Вернита. Такие мысли приходили ей в голову все чаще и чаще.

Действительно, поездка за границу, по замыслу отца, должна была стать подарком дочери к семнадцатилетию. Чтобы порадовать Верниту, Уолтемы окинули свой особняк в Букингемшире, которым их семейство владело на протяжении пяти поколений.

«Почему судьба щадит негодяев и так жестоко обходится с хорошими людьми?» — спрашивала себя Вернита. Но тут же вспоминала поговорку своей няни: «Что толку плакать над пролитым молоком?»

Они с матерью находятся в Париже, Англия пребывает в состоянии войны с Францией, и тут уже ничего не поделаешь. Сейчас их главная задача — выжить.

Вернита наклонилась и ласково поцеловала мать в щеку.

— Пойду к Луизе, — сказала она. — Она добрая и не откажется мне помочь.

Леди Уолтем не возражала: она знала, что, если Вернита приняла решение, её уже ничем не переубедишь.

Сердце матери обливалось кровью при мысли о том, что её красавица, умница дочка обречена проводить лучшие годы молодости за тяжёлой работой на холодном и пыльном чердаке.

Если бы они остались в Англии! Сейчас Вернита каталась бы верхом в отцовском поместье или танцевала на балах в Лондоне…

«Что будет с ней дальше?» — спрашивала себя леди Уолтем, чувствуя, как жизненные силы постепенно покидают её.

Целыми днями она молилась о том, чтобы хотя бы Вернита вырвалась из этого ада. Но, похоже, Господь совершенно забыл о Уолтемах.

— О, Эдвард! — воскликнула женщина — как часто восклицала, оставаясь одна. — Где бы ты ни был, если ты меня слышишь, помоги нам!

На глаза леди Уолтем навернулись слезы.

Внизу послышались шаги дочери, и леди Уолтем поспешно смахнула слезы с глаз — она не хотела расстраивать дочь.

Вернита вошла в комнату, неся в руках чёрное платье и соломенную шляпку того же цвета.

— Узнала, что Луиза не откажется мне помочь, — удовлетворением заметила она. — Но это платье нужно беречь — это её воскресный наряд! Теперь смотри, мама, как твоя дочь превратится во французскую белошвейку!

Обычно, выходя на улицу, Вернита закутывала голову шалью и прятала стройную фигурку под мешковатым пальто.

Вернита не боялась, что на улице в ней прямо распознают англичанку, но опасалась любвеобильных французов, которых могло привлечь её миловидное личико и огромные фиалковые глаза.

В строгом чёрном платье Луизы с длинными рукавами и стоячим воротничком Вернита выглядела типичной обывательницей из окраинных кварталов Парижа — и, надо сказать, прехорошенькой.

Леди Уолтем смотрела на неё почти с ужасом.