Кровь засыхала слоями на верхних ступеньках Большой Пирамиды — пролитая днем ложилась на утреннюю, свежая поверх застывшей. Моя босая нога, ступив в эту вязкую, чавкающую жижу, вырвалась из ее плена со звуком рвущейся хлопковой ткани.

На вершине пирамиды высились два храма — справа бога войны Уицилопочтли и слева бога дождя Тлалока.

В этот вечер кровь на ступеньках принадлежала богу войны. Сегодня, в день ежегодного праздника Поднятых Знамен огненному жрецу и его кремневому ножу было чем поживиться. Сегодня его ждало особое угощение — не обычная понурая вереница каких-то безвестных пленников, а преподнесенные в дар богу торговцами-почтека сильные, стройные и гибкие танцовщики, самый отборный товар с невольничьего рынка, красивые рабы, которых долгие месяцы холили и готовили к этому их последнему дню на земле, к этому яркому, зрелищному торжеству.

— Вот ты, Яот, побольше моего повидал жертвоприношений. А вот такое когда-нибудь приходилось? — Грубоватый голос моего спутника звучал еще более хрипло из-за тяжелой ноши, которую он тащил на вершину пирамиды. Его внушительная крепкая наружность как нельзя лучше подходила к имени Момаймати, дословно означавшему «тот, у кого ловкие руки», за что я и окрестил его мысленно Рукастый.

Мы уже настолько приблизились к вершине, что пришлось остановиться и подождать, когда прямо у нас над головами жрецы, остановившие чей-то срок на земле, разбрызгивали теперь кровь на четыре стороны света. Богатый торговец, внесший плату за жертву и сопровождавший ее до самого жертвенного камня, весь светился от распиравшей его гордости, словно довольный папаша на свадьбе.

Я знал, как умирают люди. Мне доводилось видеть сотни смертей — израненных, изувеченных пленников с остекленелыми глазами, что, понуро шатаясь, брели навстречу своей участи, попавших в руки врага аристократов, до последнего вздоха не терявших достоинства, и даже нескольких безумцев, которые, приплясывая, взлетали вверх по ступенькам, выкрикивая какую-то чушь про сладость «цветистого пути смерти». Ни одна из этих смертей не походила на другую.

— Нет, — признался я, — такого я еще никогда не видел.

Позади нас тяжело взбиралась на пирамиду следующая троица — новая жертва и ее хозяева — застенчивого вида торговец в облачении закаленного воина под руку со своей не в пример более свирепой женой. Человек рядом с ними шагал самостоятельно и довольно бодро, и, если бы не бритая голова и не смертельно бледное лицо, он вполне мог бы сойти за раба или слугу, сопровождающего господ.

Я печально посмотрел на наше подношение. Одной рукой я придерживал голову мертвеца, чтобы она не болталась совсем уж откровенно. Даже кровавую рану на виске и то легче было бы скрыть, чем сломанную шею, впрочем, я сомневался, что жрецов удалось бы провести в обоих случаях.

Единственной свитой бедолаги в этом его последнем путешествии были мы с Рукастым — раб и простолюдин. Любезный юноша, заплативший за него, исчез вместе с сопровождающими, как только их тщательно подготовленная, дорогостоящая жертва бросилась наутек. Мы тащили тело от середины пирамиды, где нашли его уже изломанным от падения, и выяснили, что наши спутники испарились, как туман над озером, а нам нечего предложить богу войны и его кровожадным служителям, кроме жалкого мертвого человеческого тела.

С верхней ступеньки нас поманил молодой жрец.

— Говорить будешь ты, — буркнул Рукастый, держа мертвеца за ноги.

— Давай-ка попробуем поставить его вертикально, — прошептал я. — Может, они ничего не заметят.

Сразу несколько запахов ударили в нос, и я затруднялся определить, который из них был противнее. Жрецы не мылись месяцами, и исходившего от них тяжкого духа крови и пота не мог затмить даже сладковато-смолистый дым храмовых костров, но более всего отвращение вызывал омерзительный смрад разлагающихся человеческих сердец, вырванных из груди у жертв и брошенных еще бьющимися в Орлиную Чашу, где им предстояло сгнить. Мне как-то сразу представилось и мое собственное сердце среди них. Обычно рабов не убивали, если только они не покупались специально для этой цели, но я боялся, как бы жрецы, увидев, что за подношение мы припасли для них, со злости не сделали исключение.

Ухватив нашу жертву с обеих сторон за подмышки, мы с Рукастым выставили тело вперед. Если бы только ноги его не волочились безвольно по каменным плитам, а голова не откидывалась беспрестанно то в одну, то в другую сторону, то выглядел он, как я заметил про себя, совершенно как живой.

— Что это с ним? — спросил у нас молодой жрец.

— Обморок, — сказал я. — Такое ведь бывает, правда же? Особенно после священного напитка.

— Не обморок это, он мертв, — проговорил жрец бесстрастным ровным голосом.

— Мертв?! — Рукастый решил прикинуться дурачком.

Тут в разговор вступил один из опытных жрецов:

— Сдается мне, он упал со ступенек, когда пытался удрать. А я-то еще думал, что это там за шум внизу поднялся.

— Может, поскользнулся? — наивно предположил я, чувствуя, что отговорок скоро не хватит.

— То есть пытался удрать. И как же мы можем предложить такое существо в дар богу войны?

Вокруг алтаря перед храмом располагалось шестеро жрецов. Пятеро из них были облачены в ритуальные накидки и шлемы с перьями, щеки разрисованы багряной краской. Среди них находился и огненный жрец — его можно было легко узнать по огромному окровавленному ножу.

Однако не этот нож приводил меня в трепет, а шестой жрец, на которого выжидающе смотрели все остальные. Одет он был в ниспадающий сверкающий плащ из сине-зеленых перьев птицы кецаль и высокий яркий шлем также из перьев; в носу его была продета бирюзовая пластина, на груди красовалось обсидиановое зеркало. Когда он метнул на нас с Рукастым свирепый взгляд, красные полоски на щеках и нарисованные вокруг глаз звезды зловеще зашевелились. Как верховный жрец бога войны — пейналь — он только что совершил круговой обход города, по пути принеся в жертву несколько человеческих жизней, — и это после восьмидесятидневного воздержания от пищи. Даже не будь он голоден, изможден усталостью и крайне раздражен, ничего хорошего от него ждать не приходилось, а находящийся в таком состоянии верховный жрец был вдвойне опасен.

— Бог войны требует свою пищу, — рявкнул он.

Я сглотнул нервный комок в горле и, пытаясь что-нибудь придумать, устремил взгляд на храм Тлалока. Мне показалось, в его сумрачной тени я заметил какое-то движение.

Тогда не раздумывая я крикнул:

— Эй ты! Над чем это ты смеешься?

Семь голов разом повернулись в том направлении. Только мертвец по-прежнему смотрел в пол.

Мгновения казались бесконечными. Верхняя площадка пирамиды, возвышавшаяся над суетным городом, была безмолвна, как горная вершина. В кои-то поры простой смертный дерзнул повысить здесь голос, от моего крика эта тишина, казалось, и вовсе застыла. И вот, когда семь пар глаз вновь устремились на меня и семь ртов готовы были уже открыться, из тени храма вышел человек в черном плаще.