В тюрьме кормили три раза в день – жидкой кашей на воде, зато эту кашу у тебя не отнимут ни другие оголодавшие босяки, ни гораздые на издевки гнупи. И лучше спать на тюфяке, чем на куче мусора. Вдобавок не били, если не считать синяков, которые им наставила при задержании бывшая королева. Но самое главное – здесь каменные стены, крепкие засовы и мощные охранные заклятья. Если бы Куду и Монфу вынашивали планы побега, их бы все это удручало, но они втайне радовались тому, что мерзкие прислужники Тейзурга до них не доберутся.

После того как Дирвен и Лорма покинули Аленду, а Чавдо Мулмонг был убит, они остались без покровителей. Дирвен поддерживал с ними связь, и они добросовестно собирали для него информацию, не теряя надежды, что он все-таки заберет их отсюда. Хотя могли бы догадаться, что нет у него такой возможности. В конце концов он без обиняков заявил, что не нанимался решать их проблемы, у него своих проблем хватает, а Куду и Монфу ему нужны, как дохлый чворк на блюде – и больше на связь не выходил. К тому времени выброшенные из своей эпохи ученики Унбарха совсем поиздержались, вдобавок их выследили гнупи – и опять начались прежние мытарства. Одно хорошо, сейчас лето, не приходится стучать зубами от холода, но вслед за летом наступит осень, а потом и зима.

Защищаться от своих преследователей с помощью магии они не смели, опасаясь, что Тейзург тогда лично явится, чтобы подвергнуть их новым мучениям. И каждую ночь они становились добычей демониц-зыбелий, которых теперь называют снаянами: за порогом яви их поджидали мутные, тягостные, безысходные кошмары, всегда об одном и том же, и в этих снах они понимали, что будет дальше, но ничего не могли изменить. Просыпались изнуренными – зыбелии кормятся жизненной силой своих жертв. Куду и Монфу с горем пополам давали отпор оборванцам, с которыми приходилось конкурировать за объедки из мусорных домиков, но на большее их не хватало.

Тюрьма Ложи стала для них воистину островком спасения.

В тот вечер они ковыляли по залитой вечерним солнцем улице с доходными домами и высматривали какую-нибудь чайную или трактир. Вид у них был ледащий, и когда они возле дверей заведений рассказывали о том, что потеряли все нажитое во время смуты, сердобольные горожанки верили. Порой им перепадал огрызок булки или недоеденный пирожок – с капустой, с повидлом, иной раз даже с мясом. Главное, съесть подаяние на месте, пока гнупи не отобрали. Те отнимали у них не всю еду, кое-что оставляли, но не из милосердия, а чтобы жертвы не околели с голодухи. Если бы набраться сил, появились бы шансы ускользнуть из ловушки… Но на это надеяться не приходилось.

– Смотри, новая чайная, – показал Монфу. – И девицы…

– Вдруг чего дадут, – безучастно согласился Куду.

Нынче утром гнупи подстерегли их, когда они проходили под старой каменной аркой, и сыпанули сверху едкого перца, злорадно хихикая. В носоглотках до сих пор свербело, глаза слезились. Но все же они разглядели над дверью то ли чайной, то ли кондитерской нарядную вывеску «Сладкая Мейлат», по краям разрисованную цветами.

Напротив двери стояли две девушки, несчастные маги видели их вполоборота. Одна осанистая, в штанах с карманами и щегольской форменной куртке – амулетчица Ложи. С тощей косицей цвета жухлой травы, зато голова горделиво вскинута. Вторая в клетчатом платье, шея замотана белым кружевным шарфиком. У этой русая коса была потолще, а сама она выглядела скромной и неопасной.

Куду и Монфу направились к ним, приволакивая сбитые в кровь  ноги в худых ботинках, и вскоре услышали их разговор.

– Эх, оплошала ты, Мейленанк, со своим названьицем, – покровительственно выговаривала подружке самоуверенная девица-амулетчица. – Теперь всякая мимоходящая деревенщина будет думать, что у нас тут лавчонка сладостей. Да и городские за леденцами сюда набегут, объясняй каждому пентюху, что это швейная мастерская! Ну да ладно, я уступила, чтобы ты не ревела. Нехорошо, если главная мастерица будет выходить к заказчицам урёванная, словно кошелек в нужник уронила. Чего доброго, начнут болтать, что это я тебя притесняю – мол, твою долю дохода присваиваю, опозоришь меня перед людьми.

– Нет-нет, что ты, я ничего такого не хотела! – всполошилась Мейленанк – говорила она с сильным акцентом. – Я только подумала, мы ведь можем угощать заказчиц шоколадом и печеньем… Это должно им понравиться… И достопочтенная госпожа Марченда одобрила…

– Так-то оно так, но я-то знаю, почему ты захотела такое название, – фыркнула ее подружка. – Потому что дура. Все надеешься, что какой-нибудь кровосос прочитает, чего над дверью написано, и захочет твоей крови отведать. Это ж истинная правда, уж я-то тебя насквозь вижу!

Та в ответ что-то пробормотала еле слышно.

– Да ладно тебе отпираться, – махнула рукой девица в штанах. – Ежели кого приманишь, я упырятину окаянную сдам начальству, и представят меня к награде… – в ее голосе появились мечтательные нотки. – И чего я сразу об этом не подумала? Первостатейная у нас вывеска, и намалевали красиво, пускай висит.

– Добрые барышни, – заговорил Куду жалостным заунывным голосом – у него это получалось лучше, чем у Монфу, – подайте на пропитание от душевных щедрот! Держали мы с братом лавку, торговали кое-как, большой прибыли не имели, да в месяц Водоноса пришли целой толпой беззаконные мятежники, все разгромили, нас били смертным боем и чуть не убили, с тех пор побираемся, и здоровье у нас подорванное, и уже третий день не евши…

­– Какое несчастье, – сочувственно произнесла Мейленанк, потянувшись к расшитой бисером поясной сумочке.

– А эти еще из какой жопы вылезли?! – недобро поинтересовалась ее подружка. – Ну, ты только погляди, кто пожаловал! Значит, вы, болезные, лавку держали, а мятежники все разгромили и вас поколотили? И врать вам, горемычным, зенки бесстыжие не застит? Не признали меня, засранцы?!

В первый момент Куду и Монфу лишились дара речи. Это костистое щучье лицо, остроносое, тонкогубое, с нехорошим прищуром… Как же, ее забудешь! А не признали потому, что глаза у них до сих пор зудели и слезились от перца, вдобавок за минувшее время она успела загореть до бронзовой смуглоты.

– Ваше величество… – пятясь, пролепетал Монфу.

– Величеством я была поневоле во время вашей поганой смуты! – оборвала его Глодия. – А в сердце я всегда хранила лояльность