– Хорошо, месье.

Разумеется, она оставила свою сумочку возле пишущей машинки. Д. открыл ее с невозмутимой ловкостью, приобретенной в то время, когда занимался перлюстрацией. Пробежал глазами пневмокарточку, подписанную «нежно привязанный к вам Эварист». Пролистал записную книжку. Заметил – и ужаснулся – номер телефона: Х. 11–47. Ненавистный номер – 11–74. Перестановка цифр! Подозрение переросло в уверенность, отдаваясь в каждой нервной клетке. Возвратившись, Арманда взглянула на свою сумочку – ах, мы друг друга понимаем! Д. взял письмо месье Февра и положил в карман. «Рассортируйте досье…» Но он забрал ключ от шкафа, и секретарша не возразила… И правда, мы прекрасно друг друга понимаем! – подумал Д. Это все меняло. Он вспомнил, что поймал первое такси всего в нескольких шагах от дома, и шофер как-то особенно внимательно наклонился к нему… Едва он выйдет, она наберет 11–74 – это, наверно, метрах в ста отсюда, а может, даже в самом доме… Арманда, очень смущенная, не скрывала озабоченности.

– В чем дело? – бесцеремонно спросил Д.

Она объяснила, что в отсутствие месье Малинеско ей хотелось бы взять трехдневный отпуск, если возможно, чтобы… Речь идет о тете, домике в деревне, Дюпуа. Из сумочки появилось письмо нотариуса.

– Ну, разумеется, – отрезал Д.

Самое худшее – не доверять самому себе, не доверять недоверию. Д. увидел на конверте из нотариальной конторы телефон 11–47. Успокоенный, он позабыл о Мюлузе. «Да, позвольте мне выписать вам за истекший квартал премию – пятьсот франков…» По тому, как люди принимают деньги, можно догадаться об их продажности. Сверкнувшая очками молодая женщина была сама невинность.

Д. верил, как фокусник верит в свои трюки, в тайны, коды, уловки, молчание, маски, безупречную игру; но ему было также известно, что тайны продаются, коды расшифровываются, уловки не срабатывают, молчание нарушается, маски разоблачаются легче, чем лица, копировальная бумага, на которой печатали депеши, накапливается в мусорных ящиках министерств, игра никогда не бывает безукоризненной. Он верил в непобедимость вездесущей, разветвленной, богатой, мощной Организации – сильной не только преданностью своих членов, но и сообщничеством противников, подпитывающих ее порой невольно, порой из расчета. Но начиная с того, дня, когда он начал отдаляться от Организации, он почувствовал, что отвергнут ею; эта сила, которая стояла за ним, была в нем, становилась удушающей.

Он внутренне порвал с Организацией, когда раскрыл преступление. Преступление зрело долго и незаметно, но проявилось внезапно, подобно ночной эскадре на море, неожиданно высвеченной прожекторами. Однажды ночью, в тишине, перед газетами, разбросанными на ковре, что-то в Д. прорвалось: «Я больше не могу! Это конец всему!» И отныне он потерял интерес к этой дурацкой комфортабельной квартире, где в часы отдыха он мог приостановить игру, устроившись в кресле и положив перед собой шахматную доску – решая проблемы и неизбежно находя ответ, ибо они были заданы заранее, надо лишь тщательно обдумывать их. Или ночью, уютно устроившись в постели, при уютном свете ночника, со стаканом лимонада под рукой, читать труд по физике, ибо строение атома – единственная проблема во Вселенной, да и та будет разрешена, и тогда настанет эра безнадежности. Эти упражнения ума успокаивали его, но не позволяли расслабиться. Тем, кто знает динамику мира, идущего навстречу катаклизмам, от катаклизма к катаклизму, подлинного спокойствия не дано.

Он рассеянно согласился предоставить секретарше отпуск. «Счастливого пути, месье Малинеско… Можете рассчитывать на меня… Страсбург, говорят, очень красивый город…» Призрак улыбки проявился на морщинистом лице человека, когда он пошутил (веселье не избавило от настороженности) «Какой такой красивый город? Мюлуз?» Арманда казалась слегка обиженной: «Ну вот, вы считаете меня ребенком…» «Да что вы! – сказал он искренне. – Надеюсь, когда я вернусь, вы сообщите мне о готовящемся бракосочетании…» «Может быть, месье», – ответила секретарша, и глаза ее так живо блеснули, что это огорчило Д. («Когда я вернусь – никогда…»)

«Сколько раз уже я уходил и не возвращался! Но сейчас…» На лестничной площадке он глубоко вздохнул. Морской воздух не так бодрил, как этот первый вдох на пути в неизвестность – облегчение без радости и даже смешанное с тоской… Невыносимый груз сброшен, плечи распрямляются… Д. был доволен, что завершил все дела, у него было двое суток преимущества перед будущими преследователями. Лифт двигался. Д. спустился на несколько ступенек и внезапно остановился, прислушавшись. Кто-то поднимался, шаги были тяжелые и мягкие, и Д., кажется, узнал их.

Этот некто слишком торопился и не стал дожидаться лифта. Д. украдкой заглянул в лестничный проем и увидел на перилах двумя этажами ниже жирную серую руку Сикста Мужена. Реакция была мгновенной. Д. быстро поднялся на цыпочках на шестой этаж. Мысли в его голове напоминали прицельные выстрелы. В те несколько секунд, когда речь шла о жизни, мозг его работал с предельной ясностью, а сердце, привыкшее к неожиданностям, билось ровно. Двое суток преимущества? Ни одного часа, дружище. Возможно, ты опоздал на 12 или 14 часов. Мужен пришел, потому что его послали. Мое письмо, отправленное вчера, должно прийти в Амстердам лишь послезавтра утром. Я не предвидел, что меня тоже дезинформируют, что мне не следует доверять руководителям, что чрезвычайный посланник мог солгать, назначив мне встречу в Голландии – или поручить кому-нибудь вскрывать его корреспонденцию в его отсутствие: корреспонденцию, недоступную другим под страхом смерти. Мужен остановился этажом ниже и позвонил. Несмотря на работу лифта, тишина была такая, что Д. почувствовал прерывистое дыхание этой полезной сволочи, Сикста Мужена. Дверь отворилась и закрылась за Муженом. Быть может, внизу, на улице, расставлена невидимая сеть. Д. переложил браунинг из кармана брюк в пальто – смешная предосторожность. Сел в лифт. В отделанной красным деревом кабине он отвернулся от зеркала, отгоняя от себя образ одного шпиона-двойника, которого однажды сопровождал в лифте тайной тюрьмы, растерянного красавчика с усами сердцееда, которого вскоре расстреляли. Это заурядное лицо, много лет назад обращенное в пепел, уступило место саркастичной, но беспокойной мысли. А если бредовое подозрение пало на чрезвычайного посланника Кранца? Кто-то, посланник более чрезвычайный, вскрывал его корреспонденцию… Мы живем в бредовое время, я хочу прорвать этот бред! Рассуждая таким образом, Д. выскочил на улицу, оглядываясь по сторонам.

Возле дома № 15 стоял пустой серый «ситроен». Медленно ехал молодой велосипедист с желтым пакетом на багажнике, это мог быть условный знак. Если он посмотрит на меня, это будет означать… Не смотрит, но, быть может, он меня уже заметил и не подает виду… Напротив замедлила шаг молодая женщина, ища что-то в своей сумочке: возможно, она наблюдает за улицей через