— Да ты погоди, пусть Игорь Николаевич сперва расскажет про свою беду, — сказала Анна Вячеславовна.

Но прежде чем Игорь успел раскрыть рот, Анна Вячеславовна сама стала рассказывать про свою дружбу с Лилией Евгеньевной Арташевской, подробно перечисляя, какие платья и юбки и из какого материала она ей шила в разные годы.

— Уж это такая женщина — волевая, настырь! — И, прикрывшись ручкой, шепнула, словно по секрету: — Андрей Владимирович-то у нее под каблуком. Она ему печенку прогрызет, если ей что-то нужно. Ну, так что у вас стряслось?

— Чтоб легче рассказывалось! — не выдержал Василь Василич и поднял стопочку.

Игорь проглотил водку и, не дыша, искал глазами на столе сок или минеральную, но ничего такого не было, и пришлось закусывать по-народному, без разведения.

Игорь рассказал про несчастный кран, ушедший в Красноярск вместо Краснодара.

— Сейчас я ей позвоню, попробуем, попробуем. — Анна Вячеславовна воздела очки, раскрыла потрепанную записную книжечку и набрала номер.

— За успех этого предприятия, ну! — Василь Василич властно мотнул подбородком, поднимая стопку.

Выпив вторую, Игорь сморщился и стал слушать.

—…Да, давненько, давненько, — сладко причитала в трубку Анна Вячеславовна. — Мы чего, мы обыкновенно живем, на пенсии. А вы-то как, Лилия Евгеньевна? Андрей Владимирович как?

Но тут сладкое выражение слиняло с лица старой портнихи, заменившись некоторым испугом и растерянностью. Она заойкала и запереживала:

— Ой, беда-то… Ну, ничего, может и к лучшему, так спокойнее. А та-то, та-то — молодая, нет?

Игорь все понял еще до того, как портниха положила трубку, — Арташевский решил спасти хотя бы остатки своей изгрызенной печенки и переженился.

— Ну и хрен с ними! — сказал старичок-боровичок в подтяжках. — Я тебе лучше помогу! — Он подмигнул бешеным васильковым глазом, и они махнули по третьей. — Вот слушай.

И Василь Василич рассказал, как в молодые годы он на гусеничном тракторе въехал в сельпо. Сельпо обвалилось, а он получил три года за хулиганство.

— Ну и чего? Ну и ничего. Как видишь — жив-здоров, чего и тебе желаю. Прошел школу жизни.

— Ну я-то в тюрьму не собираюсь, — усмехнулся Игорь.

— Не зарррекайсь, не за-ре-кайсь! — старик помахал перед носом Игоря коротким железным пальцем, лоснящимся от подсолнечного масла. — Ты допустил преступную халатность, на это имеется статья! Раньше бы тебя за такое дело мигом — куда следовает!

Потом они выпили за теперешние добрые времена, потом появилась вторая поллитровка, после нее настал черед Игорева портвейна. Потом Игорь и Василь Василич танцевали вприсядку, Анна Вячеславовна, тоже пьяненькая, махала платочком, притоптывала, воображая, небось, что плывет по кругу белой лебедью.

Потом Игорь брел под черным небом по ночному пустынному микрорайону, перебегал какую-то улицу, надеясь догнать одинокий троллейбус. И тут рычащим дьяволом из-за поворота вывернулся таксомотор и с жуткой силой наподдал Игорю в бедро, и он куда-то летел по воздуху, как во сне…

Очнулся он в больнице, весь загипсованный, зашитый, несчастный. Рядом сидела заплаканная Надежда Григорьевна в сером оренбургском платке на плечах. И волосы у нее были серые и лицо тоже.

Когда через полгода Игорь пришел на работу, все спрашивали о его здоровье, жалели. Арташевский перешел с повышением в другое министерство. О кране никто не вспоминал, словно и не было той истории.

Так что, друзья мои, если у вас стрясется на службе беда, обязательно консультируйтесь с максимально широким кругом людей. Это приятно, интересно и в конечном итоге полезно, как вы только что могли убедиться.

Собака

Филя Карданахов лепил на дому образ загнанной собаки. Он начинал лепить этот образ, едва переступив порог родной квартиры.

Подгибая ноги в коленях, словно под тяжестью пятипудового мешка, изнуренно приспустив веки, он хрипел в прихожей:

— Устал как собака…

Жена его, Лидия Петровна, искренне верила, что ее обычная замотанность не идет ни в какое сравнение с большой усталостью мужа. Она жалела своего Филю, бросалась помогать ему снимать плащ, целовала, приговаривая:

— Иди, милый, ужинать. И сразу ляжешь…

При этом частенько обнаруживалось, что от Фили крепко попахивало спиртным. Но он и не думал этого скрывать.

— Чуешь? — говорил он и нагло дышал прямо в лицо Лидии Петровне. — Опять заставили пить, интеллигенты.

Интеллигентами он называл начальника ремстройтреста Белова и его зама Соловьева.

— Да что ж они с тобой делают, Филя, — возмущалась Лидия Петровна, накладывая со сковороды на тарелку котлеты с вермишелью. — У тебя же почки, разве они не знают?!

— Да, они пожалеют, — с едкой интонацией говорил Филя и качал головой. — Французская делегация, понимаешь, пожаловала. Ну, мои интеллигенты сразу: «Товарищ Карданахов, тащи их в ресторан и представительствуй!» Я говорю: «Товарищ Белов, помилосердствуйте, у меня еще после голландцев почка ноет. Я сегодня гусь, категорически!» «Гусь» на нашем шифре значит «не пью», а кто пьет — тот свинья, гусь свинье не товарищ, понимаешь? «Нет, все равно иди в ресторан, покажи этим фирмачам наше гостеприимство, лучше тебя никто не может». Ну просто собачья жизнь какая-то!

В действительности со времен создания ремстройтреста туда не ступала нога француза, американца, итальянца, мальгаша и вообще представителя какого-либо зарубежного народа — большого или малого. Манеру томно жаловаться на «фирмачей, которые идут косяком», Филимон взял от своего приятеля Вадима, товароведа из «Экспортигрушки», с которым они по субботам ходили париться в финскую.

Деньги на выпивку Филимон вымогал у прорабов на стройках. Ощутив сосущий позыв, он говорил себе: «Пойду-ка я попью из крана». И отправлялся на стройку цепляться к крановщикам.

Там, злобно кривя рот, Филимон угрожал немедленно опечатать кран за какое-нибудь чепуховое нарушение инструкции. Поскольку остановка крана означала бы срыв графика и потерю прогрессивки, прораб приглашал Филю в свой вагончик и вручал ему десятку бог знает из каких фондов.

В пятницу вечером Филя приволокся домой в одиннадцатом часу и, едва ворочая языком, простонал в передней:

— Ну денек сегодня выдался, врагу не пожелаешь. Как собаку замотали, ну как собаку…

Он действительно сегодня намаялся. Хмель прошел, и во рту горчило. Есть ему совершенно не хотелось, но, чтобы не обидеть жену, он сел за стол и стал через силу жевать отвратительно пресную запеканку. Нужно было что-то объяснять, и он принялся выдавать легенду, на скорую руку сочиненную в лифте.

— Ремонт, понимаешь, в конторе затеяли. Надо мебель таскать. Кто же будет таскать? Как всегда, Карданахов, на все дыры затычка. Интеллигенты-то ведь сами не любят руки марать. Поверишь, стульев двести на своем горбу перетаскал да столов десяток. Ладно,