В это время Антон услышал непонятный нарастающий шум. Он некоторое время прислушивался, повернув голову в направлении источника звука, и наконец почти сообразил, что бы это могло быть. В этот момент из переулка, пересекающего уходящую от него улицу, буквально через пару домов от места, где он стоял, появилась колонна людей. Это были солдаты. Они шли в ногу — не маршируя, но соблюдая четкий ритм и темп. «Шах, шах, шах, шах…» — разлетался, отскакивая эхом от стен, их гулкий шаг. Первые ряды колонны уже исчезли за правым углом, а ее хвост всё не появлялся из-за левого. Солдаты шли молча. Никто не повернул в его сторону головы. У многих за спинами висели ружья, некоторые несли что-то на плечах или в опущенных руках. Большинство их были одеты в шинели, на некоторых были короткие куртки. Побледневший Антон, привалившись к злосчастной решетке и вдавившись в ее прутья всем телом, всматривался растерянно бегающим взглядом в идущих людей. На головах многих из них, примерно у половины, он отчетливо разглядел каски. Не просто каски, а стальные шлемы германской армии первой половины прошлого века. Знаменитые стальные шлемы, эти «ведерки для угля», которые он мог отличить от любых других с расстояния в километр. Характерная юбка задней части, прикрывавшая шею, приплюснутая верхушка купола и отчетливо различаемые вентиляционные отверстия сбоку над ухом не оставляли никаких сомнений. На некоторых касках были видны даже детали — цветные изображения в виде щита с косыми полустертыми полосами красного, черного и грязно-белого тонов. Такие детали наносились на правой стороне стальных шлемов германского вермахта, в то время как слева в таком же контуре помещался орел со свастикой.

Солдаты шли по четыре в ряд, и прошло не меньше ста рядов, пока не появился последний. Через несколько секунд он скрылся за правым углом и ритмичный звук от четырехсот пар сапог и ботинок втянулся вслед за уходящей колонной в переулок и вскоре угас. Наступила тишина. Антон медленно сполз вдоль прутьев решетки вниз и замер, отказываясь что-либо соображать.

На улицах тем временем начали появляться пешеходы. Правда, их фигуры маячили где-то далеко. Никто не шел по направлению к Антону. По переулку, где прошли солдаты, проехал старенький грузовичок. Через некоторое время во встречном направлении прокатилась легковушка. Обе машины были старинной постройки, какие Антон видел только в кино. Далеко за спиной в глубине парка он услышал голоса двух или трех человек, перекликавшихся на расстоянии. Слов разобрать нельзя, но Антон был уверен: говорили по-немецки.

Ему вдруг захотелось орать, биться головой о стальные прутья, материться или, к примеру, выбить пару окон в ближайшем здании, только бы эти шутники прекратили свой розыгрыш. Он видел как-то по телевизору такую передачу, она так и называлась — «Розыгрыш», где, чтобы разыграть одну известную артистку, настоящим танком раздавили два настоящих легковых автомобиля. Не какие-то там развалюхи со свалки, а приехавшие своим ходом. Антон тогда еще подивился тому, что наконец-то у наших телевизионщиков появились деньги. Скоро и наши киношники будут бить машины не по одной в год, а сколько надо.

Почему он об этом вспомнил? Видимо, мозг искал хоть каких-то объяснений происходящему. Он не мог смириться с фактами, которых просто не может быть. «Значит, это розыгрыш, — с тупой убежденностью сказал про себя Антон, — меня решили разыграть». Неважно, что он никому не известный школьный учитель. Они прознали про его увлечение историей, учли знание языка, хорошенько подготовились и решили сделать суперпрограмму. Вот только не подумали, что у человека может оказаться слабое сердце.

«Да, но как, черт возьми, они лишили меня памяти? Насколько я понимаю, сделать такое без специальных сильнодействующих препаратов нельзя. А это уже не шутки. Это подсудное дело. Да и одеть и пропустить передо мной чуть не тысячу солдат тоже не просто. У нас в кино иной раз полк изображает жалкая сотня, а армию — две. Но самое главное — провал в памяти и явный сдвиг времени года. Архитектура, чайки и клены — это уже вторично. Не усыпляли же меня, в конце концов?»

Антон, продолжая сидеть на корточках, лихорадочно размышлял, пытаясь найти логику во всем произошедшем с ним. Вдруг он ощутил, что очень хочет курить. Он встал, извлек из пачки в правом кармане сигарету, и в это время увидел, что по направлению к нему, наискосок пересекая улицу, направляется полицейский.

То, что это был полицейский, Антон понял сразу по характерному киверу, который носила германская полиция в эпоху кайзера, Веймарской республики и Третьего рейха. Это был довольно красивый головной убор с громадным имперским орлом и овальной трехцветной кокардой наверху. Полицейский был одет в шинель, перетянутую ремнем, и сапоги. Антон забыл, что собирался закурить, и стоял, наблюдая за приближающимся человеком, чувствуя, что наступает кульминационный момент. По хитрому плетению погон без звезд он определил звание полицейского — майстер.

Полицейский остановился в двух шагах от Антона, скользнув по нему взглядом сверху вниз и обратно, затем козырнул и на чистейшем немецком языке сказал:

— Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете?

— Ничего, просто стою, — запинаясь, ответил Антон тоже по-немецки, однако не своим голосом. Его произношение явно не осталось незамеченным.

— Ваши документы, пожалуйста, — глаза майстера прищурились, и цепкий взгляд впился в зрачки Антона.

— У меня нет документов.

— Кто вы и где живете ?

— Я русский, — Антон решил, что врать бесполезно, — живу далеко отсюда.

— Остарбайтер?

— Нет.

Полицейский помолчал, еще раз осмотрел Антона с ног до головы, зашел немного сбоку, затем достал из бокового кармана шинели что-то продолговатое на шнурке и громко свистнул. За углом затарахтело, и из-за дома, от которого появился этот унтер-офицер, выехал мотоцикл с коляской. Управлял им солдат в длинном кожаном плаще коричневого цвета, каске и с автоматом на шее.

Мотоцикл подъехал справа, круто развернулся, чтобы стать коляской к тротуару, и остановился. Не спуская глаз с Антона, полицейский подошел к коляске, откинул закрывающий ее полог и велел Антону садиться. Когда тот залез внутрь, на его левом запястье щелкнул браслет наручника и Антон оказался прикованным к металлической скобе на левой стороне коляски. После этого майстер сел позади водителя, что-то коротко сказал ему, и они поехали.

В первое время Антон даже не смотрел по сторонам. Он ощущал себя преступником, застигнутым на месте преступления. В голове его была такая невообразимая каша, что поступающие в мозг зрительные образы не обрабатывались.

Через пару поворотов они подъехали к длинным грудам битого кирпича, из которых торчали остатки стен. Вероятно, всё это еще недавно было двумя или тремя домами, аналогичными тем, что стояли поблизости и пока оставались целыми. На руинах копошились люди в невзрачной серой одежде без ремней. На тротуаре рядом стояли другие — в ремнях и с оружием. Несколько рабочих вытаскивали что-то или кого-то из-под обломков. Проезд был расчищен, но мотоцикл остановился. Оба полицейских сошли с него и, приблизившись к стоящим на тротуаре, закурили. На Антона никто не обращал внимания.