– Да, да, отлично, – он подошел ко мне ближе. – Вот здесь хорошая точка со спины, Даниил Максимович, посмотри. Кто-нибудь обязательно здесь встанет, я даже знаю кто. А если ногу на ногу положишь, будет удобно?

– Да.

– Вот, так-то лучше, Сашок. А волосы собрать можешь?

Меня окатило холодным потом. В висках застучало. Я повернулась к Ивану Александровичу и робко сказала:

– Не могу. У меня там некрасиво.

Он сделал бровями жест удивления и развел руки в стороны.

– Это чего у тебя там, девчонка, такого некрасивого может быть? Нет, ты слышал, Даниил Максимович? – Даниил Максимович улыбнулся.

– У меня некрасивые пятна на спине, как здесь, – я указала рукой на скопище пигментных пятен у копчика.

– Какие еще пятна? Изгиб красивый вижу, ягодицы тоже вижу, а пятен никаких не вижу. Даниил Максимович, посмотри, пятна какие-то придумала.

Молодой преподаватель подошел к профессору и с улыбкой сказал мне:

– У вас ничего нет, не переживайте.

Я была в замешательстве. То ли они правда ничего не видели, то ли успокаивали меня.

– Я не хочу собирать волосы, извините.

– Ну и ладно, не будем расстраивать девчонку. Пусть рисуют так, – Иван Александрович направился к двери, ехидно улыбаясь.

– Некрасиво у нее там, говорит! – засмеялся он уже в коридоре. После ухода преподавателей меня ожидало новое испытание – в мастерскую вошли студенты, человек восемь. Они тихо поздоровались и принялись расхаживать по мастерской в поисках лучшего места для рисования. Пока они рассматривали меня, я рассматривала их. Помню голубоглазую шатенку в запачканных краской штанах. Нежная на вид, но с твердым взглядом уверенного художника, она без сентиментальности произнесла: «Красиво». Помню мрачного кучерявого парня с белой кожей и грустными глазами. Он положил на пол свой огромный рюкзак и прищурился, ненароком забавив меня получившейся гримасой. Возле него стояла девушка, ежеминутно поправляющая очки указательным пальцем. В ее образе было что-то готическое. Никогда не забуду еще одну студентку, сумбурную, пышногрудую блондинку. Суетливо разыскивая свои вещи, она одновременно так живо восхищалась постановкой, что, казалось, энергия ее голоса за пару минут заполнила все пространство мастерской. Незадолго до конца первого урока появился еще один студент, широкоплечий, длинноволосый юноша, образом похожий на викинга. Он поставил мольберт у окна и сразу взялся за набросок. Это был тот самый студент, предпочитающий рисовать моделей со спины. Расстояние между нами составляло не более полутора метров. Мне хотелось надеть халат, выйти из мастерской, сделать что угодно, лишь бы он не разглядывал мою спину. Но я сидела молча и неподвижно, когда внутри меня велась изнурительная борьба.

Позже со всеми ребятами я познакомилась поближе. Студенты художники, как и студенты любой другой профессии, все очень разные. Но я уловила одну особенность: девушки художницы со временем приобретают по-мужски твердую волю, в процессе работы их характер проявляется бойко и уверенно, а молодые люди смягчаются, их отличает кротость и по-женски утонченная вежливость. Может быть, искусство имеет уравнительную силу?

Итак, я стала работать натурщицей. Со мной заключили трудовой договор и стабильно выплачивали зарплату. Долго я не принимала это занятие всерьез. Спустя неделю даже хотела уйти, решив, что достаточно с меня баловства, у меня была другая работа, я училась в магистратуре и писала диссертацию. К тому же, неподготовленное к нагрузкам тело жаловалось – начались боли в спине и ногах. Но однажды ко мне подошел Иван Александрович и попросил зайти после работы в мастерскую преподавателей. К трем часам дня, закончив позировать на уроке живописи, я привела себя в порядок и постучала в соседнюю дверь.

– Сашок, заходи, заходи, садись, – озорно произнес знакомый голос. Иван Александрович сидел за длинным столом в центре большой комнаты. Все стены были украшены картинами, в каждом углу стояли старинные шкафы с атрибутикой для постановок: кувшинами, вазами, искусственными фруктами и геометрическими фигурами. Я села рядом с профессором.

– Угощайся. Тебе чай или кофе? – стол был завален фруктами, мясными и сырными нарезками.

– Спасибо, я пью чай.

– Давай-ка рассказывай, Сашок, какими судьбами ты к нам попала?

И я выдала правду. Сказала, что каждую зиму меня мучает неизвестная болезнь, из-за которой я стесняюсь своего тела, что периодами моя кожа покрывается безобразными воспалениями, и что с каждым годом их становится все больше. Пока эта дрянь не сожрала меня целиком, я пришла к художникам, чтобы они запечатлели меня до возможных ухудшений. Он внимательно выслушал, чуть приблизился лицом и холодно произнес:

– Ты, девчонка, только дрянь в себе способна увидеть? Пойдем, покажу тебе кое-что, – профессор взял мою руку и повел к стене с картинами.

– Посмотри на эту. Нравится?

– Очень! – я уставилась на тучную рыжую женщину, безмятежно лежащую на диване. Женщина была прекрасна.

– А ты когда-нибудь видела голых женщин килограммов под сто двадцать?

– Не видела. Но эта очень красива.

– Такой ее увидел Даниил Максимович. А как ты думаешь, у женщин под сто двадцать килограммов не бывает никаких пятен или, например, целлюлита?

– Здесь ничего нет. Женщина крупная, да, но очень красивая! Получается, что картина – всегда обман?

– Нет, девчонка, картина – это видение художника. Даниил Максимович увидел в этой женщине нечто большее, чем морщины, целлюлит и, хочу добавить, скверный характер. Красота всегда в большем. Люди привыкли считать красивым какой-либо конкретный предмет или несколько предметов, образующих нечто, на их взгляд, красивое. Например, красивый цветочный горшок или мужчина с красивыми глазами, торсом и плечами. Словно, красоту можно измерить, взвесить, словно, она неподвижна. Она же, девчонка, так подвижна, так жива, что практически неуловима. Невозможно однозначно сказать, где она в сию минуту. Как воробья ее не поймаешь. Красоту видишь, переживая тысячи мелочей вокруг. Разве скажешь, что эта картина красива, потому что у натурщицы красивые ноги? Или дело в диване, на котором она лежит? Нет, девчонка. Красота в большем и Даниил Максимович, улавливая множество независимых деталей, сумел создать из них целое, что мы и считаем красивым. И частью этой красоты является он сам. Не каждый способен видеть красоту. Понимаешь?

В тот день мы долго разговаривали. Иван Александрович делился комичными историями из жизни художников, рассуждал о предназначении искусства и расспрашивал о моей жизни. Он уговорил меня остаться в институте, и я осталась. Мне было интересно с ним, как ни с одним другим человеком. Пластичность его ума и нестандартное видение вещей не шли ни в какое сравнение с тоской моей молодости. Меня не покидало ощущение, что он моложе и энергичнее. Боясь показаться навязчивой, я обманула, что опаздываю на встречу и ушла. Уходить от него я,