смысл нашей фразы становится ясным. Поэт здесь сострил, пошутил. Он сказал: пока недремлющий желудок, да-да, желудок, конечно, а не часы, или еще там какой-то хронометр, не позовет обедать Онегина. Попросту говоря, пока не заурчит в желудке. Часы здесь иносказание, как и все, впрочем, иносказание у большого поэта. Вам это ясно, милая барышня?

— Интересно, — протянула девушка в сером пальто.

— Как видите, — торжествовал свою победу Андрей, — желудок и время весьма тесно связаны между собой.

— Интересно, — повторила девушка в сером пальто.

И они направились к выходу.

— Закрывайте дверь, граждане, швейцаров нет, — крикнул им вдогонку лупоглазый циклоп, часовщик.

Они обедали вместе — ее звали Анна — и были вместе в кино и вместе гуляли. А снег летал, все летал и падал на их плечи и лица, и лица их были мокро заснеженные, и им было тепло. Андрей сказал «зайдемте ко мне», и Анна сказала «поздно, двенадцатый час». Но Андрей сказал «ну, не надолго», и они вошли к нему в комнату. Андрей включил штепсель чайника, и разостлал салфетку, и положил печение, и затопил печь, и снег таял на их пальто, висевших в передней. Андрей разбранил свою комнату, а Анна похвалила ее, и чай был горячий, и печка была горячая, и они рассказывали друг другу о многих вещах, и им было тепло.

Андрей услышал жизнь Анны. Ей двадцать два года, она дочь политссыльного при царском режиме. Она родилась в Сибири, на широкой реке, на Енисее, который мчится сквозь Саянские горы ущельем, прежде чем течь по долине. Там провела она детство, а теперь, вот, здесь уже несколько лет. Она студентка и лаборантка института точной механики, на часовом отделении. На часовом? Так вот почему она так хорошо знает про этот брегет! Она живет с сестрой, далеко, на Васильевском острове, на 14-й линии. И еще Анна рассказывала про свою работу в лаборатории, и время быстро летело, им было тепло, и они умолкли, и они вдруг услышали как в соседней комнате раздались три удара — часы.

Анна вскочила. Неужели три часа ночи? Да, была ночь, было три часа ночи, и снег все летал на улице.

— Мне надо быть на работе в девять часов, — сказала Анна. — Как мне добраться домой?

— Останьтесь, — предложил Андрей, — я устрою вас на диване.

— Я боюсь проспать, — сказала она. — Дома сестра будит меня, — сказала она. — Мне нельзя проспать. — У нее стало серьезное лицо, будто старательная сосредоточенная школьница решала задачу. Но сразу оно изменилась, — будто задача была решена, — и стало веселое и жизнерадостное. «У меня есть что-то, подождите» — говорило оно. Анна подошла к своему чемоданчику и раскрыла его. Андрей следил за ней. Анна вытащила коробку, перевязанную бечевкой. В чем дело? — недоумевал Андрей. Анна развязала бечевку и раскрыла коробку. В чем дело? — недоумевал Андрей.

Там был будильник.

— Я купила его в «Промкоопчасе», — сказала она. — Это из новых будильников треста точной механики. Очень хорошие. Говорю вам, как спец-часовщик, — улыбнулась.

Анна опустила руки в коробку и вытащила будильник. Она извлекла его осторожно, любовно, заботливо, как младенца из колыбели, и поставила к себе на ладонь. Да он и был младенцем — круглый, здоровый, чистенький. Но только сонный еще и безжизненный.

— Мне надо быть на работе в девять часов, — сказала Анна. — Минут двадцать — одеться, и полчаса на дорогу. Я заведу будильник на восемь часов.

Она завела часы ловкими решительными движениями, как часовщик. Да она и была часовщиком. И жизнь часов родилась. Они стали тикать. Анна приклонила к ним ухо. У них было здоровое сердце. Тогда она поставила красную будильную стрелку на восемь часов, и завела звук, и стрелку времени подтянула к восьми, чтобы стрелки совпали. Она управлялась с часами уверенно, смело, как часовой мастер. Да ведь она и была часовым мастером. И стрелки совпали. И звук родился. И закричал. Он кричал громко и жизнерадостно, вместе требуя чего-то и повелевая. Он даже испугал и насмешил Андрея своей бесцеремонностью. Он топал ногами, как полный жизни младенец. Он прыгал в руках Анны, как бутуз, полный радости. В нем бились огромные силы, пружинистые, напористые.

— С таким не проспишь! — одобрила Анна.

Потом Андрей постелил Анне диван и заслонил его стульями. Анна быстро разделась и быстро уснула, а он, лежа в кровати, по обыкновению читал. Он оказался в гуще шумного упорного диспута.

Диспут о времени шел на строках и страницах, битва за время, и воинами были философы многих времен и классов. Время! Одни в языческой детскости видели в нем «сферу миров»; другие — мечом крестили его «жизнью души», окуная в темную тесную купель христианства. Одни заключали его в мозг человека, будто в темницу, объявляя «модусом мышления» и окошком познания природы; другие — с боем отворяли двери темницы, возвещая свободу и возвращая его вечной природе. Иные видели в нем признак призрачности, иные — залог бытия всего сущего. Время! Здесь шел жаркий спор о наследии: лжесвидетели лгали, что человек подарил время природе, а верные судьи знали, что оно прекрасный дар природы ее детищам, людям. Какой грай был на строках и страницах, как разметались бороды спорщиков!

А будильник все тикал и тикал, и стрелки двигались вокруг циферблата.

Андрей закрыл книгу. Он посмотрел на диван. Анна спала. Он слышал дыхание, видел светлые волосы, почти осязал их. «Признак ли призрачности или залог бытия?» Он погасил свет. В темноте он услышал биение будильника, его тихое тикание. В темноте он увидел стрелки будильника, фосфорические, ярко светящие и указующие.

Или, может быть, это билось сердце Андрея и ярко блестели глаза его? В темноте Андрей почти осязал железное тело будильника. Потом тикание смолкло, и стрелки потухли, и ушло железное тело будильника, как вода между руками. Или, может быть, это сердце Андрея угомонилось, и закрылись глаза, и успокоилось тело? Кто мог знать это? Кому это могло быть известно? Как вода между руками! И вода стала темной, и стало темно. И вода стала сонной, и стал сон.

И был сон, долгий сон. Сон.

Странный звук коснулся Андрея во сне, — будто звенел утренний далекий трамвай, будто звенел пожарный автомобиль, будто звенел набат, нетерпеливо и яростно. Звон ворочал Андрея в постели, толкал его, расцеплял его сонные веки, срывал одеяло. Звон заставил его приподняться, и открыть глаза, и увидеть будильник и восемь часов на циферблате. Как и вчера, будильник топал ногами, как полный жизни младенец. Как и вчера, он прыгал на