А в серебристом «линкольне» шел свой разговор.

Угрюмый его хозяин повернулся к сидящему слева охраннику и, включив боковую подсветку, положил на кейс давешний листок чистой стороной кверху.

– Ну-ка, Ленечка, черкни, дружок, кого нам не жалко.

Охранник молча достал из кармана огрызок карандаша и не очень уверенно написал пяток фамилий. Угрюмый надел очки, прочитал, забрал огрызок, вычеркнул две фамилии и, отдавая его охраннику, на оставленные показал пальцем:

– Этих в баньку пригласи. Нынче же, – а листок аккуратно сложил, затем перегнул пополам и спрятал во внутренний карман теплой вязаной кофты.

Следующей ночью в собственной квартире в доме в Зубовском проезде был убит начальник вневедомственной охраны Российской государственной библиотеки. Ивана Кирилловича накануне вечером видела соседка, даже поболтала немного, хотя Калошин был человеком малоразговорчивым и вообще со странностями – не по делу грубым, нелюдимым, некомпанейским. Пьяным его тоже никто не видел. Тем не менее милиция и дежурный следователь, прибывшие по сигналу соседей, утром обнаруживших распахнутую дверь, труп Калошина и следы черной, иначе не назовешь, пьянки на кухонном столе, не смогли обнаружить никаких следов присутствия посторонних. Можно было подумать, что начальник охраны, надравшись в одиночестве вусмерть, сам покончил счеты с жизнью, прострелив себе висок из собственного «макарова», который валялся возле ног покойника.

Оказалось, что и горевать-то особо по усопшей душе было некому. Бойцы охраны не сильно жаловали настырного и упрямого в своих требованиях начальника. Другие сотрудники библиотеки мало его знали в силу понятных причин: ничего, кроме неприятностей, от него ожидать не приходилось. Начальство, как обычно в подобных неясных случаях, многозначительно пожало плечами и выделило деньги на похороны. Остальные, скинувшись по-малу, добавили на цветы, ленту с надписью: «От сотрудников» и скромные поминки в кафе на Крымской площади.

Дело о самоубийстве, не получив дальнейшего продолжения, повисло, готовое быть прекращенным в ближайшее время или остаться «висяком», как сотни других, ему подобных. Время суицидов, что еще скажешь…

И только один человек имел на этот счет свое особое мнение. Старший научный сотрудник Марина Борисовна Штерн, услышав о странной смерти Калошина, вздрогнула, неестественно белая от природы кожа ее лица побледнела до синевы, Марина бросила сквозь стиснутые зубы непонятно кому адресованное слово: «Началось!» – и умчалась в приемную директора. Но тот не принял ее: то ли занят был с иностранцами, то ли уезжал на какое-то срочное совещание в министерство, то ли просто не пожелал – секретарша лишь беспомощно развела руками, демонстрируя собственное бессилие оказать какую-либо помощь.

Покидая приемную, Марина громко заявила, надеясь, что будет все-таки услышана за двойной дверью:

– Этого я им не прощу! Пока жива…

Следователя, у которого в производстве находилось дело Калошина, не оказалось на месте, и Марина попросила секретаря директора библиотеки отметить в амбарной книге, что завтра с утра она задержится, поскольку поедет в прокуратуру.

Больше в этот вечер ее никто на работе не видел…

Пришла пора заканчивать затянувшийся визит в дальнее зарубежье. Командировка Александра Борисовича Турецкого, санкционированная лично… как сказали бы лет двадцать назад, и об истинной цели которой знал предельно узкий круг лиц из самого ближнего президентского окружения, больше не требовала его обязательного пребывания в Германии. Вот, собственно, о последнем и было сообщено соответствующим факсом, поступившим на имя Турецкого сегодня утром из Генеральной прокуратуры России, то бишь с горячо любимой, но уже подзабываемой за делами Родины.

Кстати о делах. Непыльная вроде работенка: читай себе лекции внимательным студентам, проводи практические следственные занятия, словом, передавай, как говорится, из рук в руки, из уст в уста все, что наработало самое прогрессивное человечество в области борьбы с преступностью, – и дело с концом. Ан нет, это только кажется, что все просто. Во-первых, сами студенты – народ необычный. В командировке Александра Борисовича как сказано? Чтение курса лекций в специализированном колледже. О правовом государстве, уголовном праве, уголовном процессе, предварительном следствии и следственной практике. На самом же деле это очень серьезная интернациональная секретная школа спецназа, созданная под эгидой ООН для борьбы с международным терроризмом. И лекции слушают не безусые юноши и волоокие девушки, а специалисты высокого класса – каждый, разумеется, в своей области. Поэтому сегодня ты можешь быть преподавателем-инструктором, а завтра – сам студентом. Напряжение, конечно, огромное, поскольку сведения даются в предельно сжатой форме и в совершенно невероятном для нормального человека объеме. Но в том-то и дело, что нормальных, в смысле – обычных, людей тут не было. А сами себя они называли «ребята из Пятого левела» Ибо языковой уровень общения здесь был самым высоким. Файв левел – пятый уровень. Для всех. Кроме Александра Борисовича, который все-таки считался больше преподавателем и практиком следственного процесса, да и сам полагал, что в его возрасте… хотя, может быть, с другой стороны… Никто особо не настаивал. Знания, опыт были гораздо важнее.

Но ничто не бывает бесконечным – ни радость высочайшего профессионального общения, ни идеальные условия, созданные в этом расчудесном альпийском городке Гармиш-Партенкирхене, где дважды уже проводились зимние Олимпийские игры, все кажется отмеченным печатью сытого, спокойного благополучия, а по улицам, чистым и уютным, бродят умытые здоровенные коровы, знающие свой дом. Факс недвусмысленно призывал домой. И хорошо, а то ведь от идеального порядка тоже устаешь. Особенно если ты русский человек и понимание «идеального порядка» у тебя может быть от рождения связано лишь с загробной жизнью. Исключительная благодать бывает, к сожалению, только на кладбище, как утверждал в свое время тезка Турецкого, поэт, похороненный на русском кладбище под Парижем.

Пит Реддвей, начальник «Пятого левела», крупный, грузноватый мужчина, сочетавший в своем характере крутую жесткость заместителя директора ЦРУ с якобы интеллигентской рассеянностью профессора Колумбийского университета, подержал обрывок факса перед носом, кинул на стол и, глядя на Турецкого в упор, пощелкал большим и средним пальцами, как бы вспоминая что-то важное. Вспомнил наконец:

– Отвальная. Так?

– Точно так, сэр, – хмыкнул Александр Борисович. – Когда прикажете?

– Приказывают тебе из Москвы. Я – советую. Не торопись. Ваши сперва порют горячку, так? Потом дают отбой. С довольствия – так? – не снимаю.

Питер, как и Турецкий, не считал необходимым утомлять себя постижением основных европейских языков на высшем уровне, но имел специфический интерес ко всякого рода русским идиомам типа «пороть горячку» и прочим оригинальным выражениям, коими богат язык.

Совет был, конечно, неплох, тем более что факс пришел за подписью Карасева, кадровика, и все это действо могло оказаться на поверку чистой формальностью: срок командировки – два месяца, они истекли. Изволь, Турецкий, либо прибыть, либо продлевать командировку у генерального. Вообще-то странно, в любом случае Костя Меркулов должен был бы знать об этом. А по факсу – не видно.