за ней из глубины, по-видимому в твёрдой уверенности, что измождённый, выбившийся из сил пловец никуда не денется и, окончательно изнурённый, обездвиженный, неспособный даже к самому слабому отпору, вот-вот окажется в его ледяных смертоносных объятиях.

И Андрей, вновь очутившись под водой и устремив взор в её сумрачную глубь, как и в предыдущее своё погружение, замечает внизу, вероятно на дне или около него, те же, уже знакомые ему, неопределённые, едва различимые, как будто человекообразные очертания. Но только, в отличие от того, что было минуту назад, на этот раз даже неистовый, панический ужас, опять пронзивший его при виде такой близкой, зримой, непосредственной угрозы, от которой, похоже, уже не было спасения, не придаёт ему сил, не оживляет его онемелого, помертвевшего, не подчинявшегося ему больше тела, ещё кое-как державшегося у поверхности воды, но, очевидно, обречённого в конце концов – и, вероятно, очень скоро – камнем пойти ко дну, чтобы упокоиться там, в безбрежном мраке и холоде, навеки.

Однако не только вечный покой, холод и тьма ожидают его в водяной бездне. Есть там ещё кое-что, чьи смутные, размытые, чуть заметно шевелящиеся контуры он видит внизу, почти у своих ног, не в силах оторвать от них глаз, задыхаясь и цепенея не только от заполняющей его лёгкие воды, но и, прежде всего, от сковавшего его душу невыразимого, беспредельного, тоскливого страха, страха перед неизведанным, необъяснимым и неизбежным, притаившимся совсем рядом, под плотным покровом тёмной стылой воды, и терпеливо подстерегающим свою добычу.

И вот, наконец, оно, видимо, решает, что подходящий момент настал, что жертва дозрела, и, резко сорвавшись с места, устремляется вверх, навстречу облюбованному им беззащитному, сражённому неодолимой немощью, едва держащемуся на плаву телу.

Он видит, как загадочный, отдалённо смахивающий на человеческий, силуэт, за мгновение до этого спокойный, неподвижный, словно безжизненный, внезапно оживает, приходит в движение и лёгким, стремительным рывком бросается на него. И он, уже ни на что не способный, находящийся при последнем издыхании, понемногу теряющий сознание, может лишь наблюдать померкшими, остекленелыми, лишёнными всякого выражения глазами, как из сизой мглистой глубины на него быстро и неудержимо надвигается что-то гибкое, скользкое, белесое, всё более, по мере приближения, похожее на человека.

А ещё через пару секунд он видит, что это не просто человек. Это женщина! Когда она приближается к нему вплотную, он отчётливо, во всех подробностях различает её стройное, грациозное, сильное нагое тело, частично скрытое в беспорядке разметавшимися по плечам и ниспадающими ниже пояса густыми белокурыми, с лёгким зеленоватым отливом волосами. Подплыв к нему, она заглядывает в его глаза своими холодными, как лёд, пустыми, мёртвыми глазами, застывшими на таком же холодном, мертвенно бледном, без единой кровинки лице. И ему кажется, что в глаза ему глядит сама смерть!

Его сердце сжимается, замирает и почти останавливается, в глазах разливается тьма, окостенелое, сведённое судорогой тело сотрясает дрожь, а из стеснённой груди вырывается глухой, сдавленный вскрик, или, вернее, стон. Узрев источник своих страхов воочию, оказавшись с ним лицом к лицу, заглянув в его тусклые, водянистые, неживые глаза и заметив протягивающиеся к нему длинные тонкие руки с растопыренными костлявыми пальцами и продолговатыми, заострёнными на концах синеватыми ногтями, он инстинктивно отстраняется и в отчаянном порыве, движимый неописуемым, животным ужасом, бросается вверх.

И, как ни странно, у него это получается. Каким-то невероятным образом его обмякшее, окаменелое, уже почти умершее и готовое пойти ко дну тело, словно повинуясь его страстному желанию во что бы то ни стало вырваться из убийственного водяного плена и избежать ледяных, смертельных объятий русалки, нежданно-негаданно взмывает на поверхность. И он, беспорядочно махая руками и баламутя вокруг себя воду, с исказившимся лицом и вытаращенными глазами, выхаркивает тошнотворную горькую жидкость и судорожно, с жадностью, большими глотками хватает ртом воздух… И просыпается.

Положив руку под голову и медленно водя глазами по объятой сумраком комнате, лишь слегка озарённой проникавшими из-за окна бледными отблесками сиявшей на небе круглой серебристой луны, Андрей некоторое время перебирал в памяти этот необычный, причудливый сон, чувствуя, как по коже у него пробегает при этом мелкая дрожь, как если бы он всё ещё находился в неприютной мертвенной воде и смотрел в бесцветные стеклянные глаза ожившей утопленницы, обитавшей в тёмной речной заводи и пытавшейся увлечь туда, в свои владения, и его. Но не вышло, с улыбкой подумал он, широко зевая, потягиваясь и с удовольствием ощущая приятное тепло мягкой постели, составлявшее такой разительный контраст с холодом и мраком привидевшейся ему водяной бездны.

Однако, невзирая на яркость и мрачность сновидения, Андрей не слишком долго предавался воспоминаниям о нём. Понемногу его мысли переключились на более значительные и актуальные события, происшедшие уже в реальной жизни, непосредственно его касавшиеся и оставившие в его памяти глубокий отпечаток. События, важность которых он, может быть, ещё не осознавал в полной мере, или, вернее, лишь начинал осознавать. События, случившиеся буквально на днях и обещавшие какие-то ещё неведомые ему, но, несомненно, серьёзные, возможно, судьбоносные перемены в его жизни.

II

Несколько дней назад Андрей окончил школу и находился теперь в немного шатком, неопределённом, как бы пограничном состоянии лёгкого, то пропадавшего, то опять возникавшего волнения, беспокойства, смятения, иногда переходившего даже в некоторое возбуждение. Старый, устоявшийся, ставший за много лет привычным и комфортным образ жизни внезапно, в один момент закончился. Стабильный, уютный, почти домашний школьный мирок рухнул, как карточный домик, разлетелся в прах, в одночасье слинял. Хорошо знакомые – порой до боли знакомые – лица вдруг исчезли, пропали из поля зрения, расплылись и растаяли в серой, мутноватой дымке прошлого. Пусть совсем недалёкого, бывшего ещё вчера настоящим, но всё-таки уже прошлого. Невозвратимого и неуловимого, как само время.

Впрочем, Андрей ни о чём не жалел. Школа давно уже наскучила и приелась ему, тяготила и раздражала его своим однообразием и рутиной, ставшими за много лет невыносимыми, ограничивала и сковывала, как он полагал, его молодые, неуёмные, рвавшиеся наружу силы, которым он рассчитывал найти более достойное и плодотворное применение. Причём в самое ближайшее время. Правда, он ещё не знал, даже приблизительно, что это будет за применение, чем именно он займётся после школы, – планы его в этом отношении были столь же амбициозны, сколь и туманны, – но ни секунды не сомневался, что избранное им поприще будет блестяще и поистине грандиозно. Ведь иначе и быть не может. Он всегда знал, чувствовал, предвидел, что рождён для чего-то выдающегося, незаурядного, выходящего из ряда