не только течение, еще и водовороты есть. Пять лет назад один уже утонул, тоже на тот берег решил переплыть на спор.

Я молчала, меня мелко колотило, а потом вырвало. Ваня не стал наседать дальше. Мы причалили, он умыл меня, и мы медленно пошли в сторону ребят и костра — отнесло нас довольно далеко. Ребята сначала бежали по берегу, но потом отстали.

Мы шли в молчании: я — подавленно, глаза в землю, а Ваня — сочувственно.

— Слушай, — он немного приобнял меня за горестно-опущенные плечи, — не важно, можешь ты переплыть эту реку или нет. Лиза это со злости, на меня. Она не права. Уж если на то пошло, за кем надо глаз да глаз, так это за Игорьком. Этот так и норовит самоубиться каждые три секунды, — я улыбнулась уголком рта, потому что это была чистая правда. Игорек то сооружал домашнюю бомбу, и потом на ней подрывался, то прыгал в карьер и ломал себе ногу. С ним было не соскучиться.

— Ты, в общем, не слушай никого. Ты — часть банды, полноправный участник. Будем считать, что сегодня твой день посвящения в «Рыцарей дырявого плота», — он тихо рассмеялся, я наконец подняла взгляд и подхватила его смех. Стало сразу легче идти, трава как будто пружинила под ногами, подталкивая наверх. Жизнь снова была хороша, и совсем неважно, что скажет язвительная Лизка по поводу моего фееричного фиаско. Я была рыцарем в банде у Вани, нас ждало впереди еще целое море приключений.

***

Никитична и баба Маша Овсянкина, Ленина бабушка, сидели у ворот на лавке и лущили зеленый горох, который припер сосед с сенокоса. Говорили про огород, что полив приходится делать каждый день, что морковь надо прорядить. Зашла речь и про внуков:

— Ленка моя так бы все каникулы в доме и просидела, если б не Ваня — что была, что не была у нас. Книжки, да телевизер! Вишь, хочет писать, али переводить, когда вырастет. Мать ее на английский записала в том году, — баба Маша усмехнулась, но по-доброму, от глаз расползлась сеточка морщин. — Я со своей мамкой в ее возрасте по дворам ходила, нанималась кизяки топтать. Бати тогда уже не было. Расстреляли.

— Ну так. То тогда. Ваня вот хочет инженером. Самолеты, говорит, буду проектировать, хах. А нет, так программы для компуктеров. Нам с тобой кусок хлеба добыть тогда — уже за счастье. Что говорить, времена другие и дети — другие… А ну ведь и хорошо.

— Хорошо…

Вечерело, солнце уже начало свое закатное путешествие. По гравийке в сторону лавки и бабушек, сидящих на ней, медленно брели остатки «шоблы» — те, кто жил на одной улице с Морозовыми и Овсянкиными, и дальше. Компания поравнялась с бабушками. Ваня, все еще придерживающий Лену за плечи (как будто если он ее отпустит, она снова начнет тонуть), подошел вместе с ней к лавке.

— Накупались? Голодные? — руки бабы Маши продолжали работать, но по позе было видно, что она уже готова вскочить и бежать разогревать что бы у нее там ни было готово к ужину.

— Накупались — не то слово, — усмехнулся Ваня. Ленино плечо напряглось под его рукой, он сжал его в ответ, как бы говоря, «не психуй, не сдам». — На все лето вперед. По крайней мере, я точно, — он, наконец, отпустил Лену. — Ба, я домой. Лена, пока.

— Неужто, до темна, и дома! — Никитична прямо всплеснула руками. — Ну иди-иди, я тут закончу и приду. На плите картошка жареная, разогрей. Или меня дождись. Я скоро, — Никитична заглянула за плечо Вани. — А чего ваши товарки-сотоварищи уставились-то, как в театре? — Ваня и Лена обернулись. Вся их компашка, видимо, до этого момента пристально наблюдавшая за немой сценой, резко отвела взгляды: кто теперь смотрел себе под ноги, кто пялился в небо. Игорек, скорее всего, хотел сделать вид, что ведет увлеченный диалог, но вышло что с пустотой. Выглядело, это, конечно, комично.

— Тааак, ну-ка, колитесь. Что у вас там случилось? — от Никитичны было ничего не утаить.

— Да ба, ничего. Купались, загорали, костер жгли…

— Ваня, — угрожающе. — Матери ведь позвоню!

— Это все я! Я проспорила, что смогу переплыть речку! Ваня меня потом вылавливал на плоту, — последнее было сказано уже шепотом.

Баба Маша в ужасе заохала, Никитична начала отчитывать. На речку ребят, конечно, уже без взрослых не пускали до самого конца каникул. Баба Маша придумала наказание внучке в виде прополки и полива грядок, но в остальном все шло своим чередом: «рыцари» совершали подвиги (половину из которых навоображали сами), черемуха спела, дед ворчал и щелкал выключателем. И все еще было лето.