пустырях да на склонах терриконов. В силу всех этих условий жизни, вместе взятых, у трепарвильских женщин сложился обычай искать заработка. Большинство из них работают на текстильных фабриках города Рубэ, чуть свет отправляются туда поездом. Дома остаются лишь старики да маленькие дети. Детвора постарше ходит в школу — кто в «свободную школу», где преподают священнослужители, а кто в государственную школу, расположенную в четырех километрах от поселка. Бывает, что у ребят нет настроения пускаться в такой дальний путь, — ну что же, невелика беда: французские учителя, среди которых очень много замечательной, прогрессивно мыслящей, идейной молодежи, принуждены смотреть на это сквозь пальцы. Да и как заметить отсутствие трех — четырех школьников в зале, где сгрудилось восемьдесят — сто учеников!..

Все это лишь в самых общих чертах рисует Трепарвиль и жизнь его обитателей. Сколько здесь домов — и все они одинаковые, у всех одинаково мрачный, угрюмый вид.

А причины тому везде одни и те же: безработица и все более угрожающее политическое положение. В каждом из этих домов живут ожесточившиеся мужчины, сгорбленные от работы женщины, предоставленные самим себе дети… И, конечно, помимо этих главных вопросов, у каждой семьи немало своих собственных бед, забот и трудностей, которые ждут немедленного разрешения. Это тяжелое душевное состояние то и дело прорывается: здесь — в горячем споре, в громкой перебранке, там — скрывается в мрачном молчании или в горьких женских слезах. А не то, вот как сейчас, распахнется окно, и разъяренный женский голос прорежет дикие завывания бури:

— Жа-нет-та!..

Не дождавшись ответа, сердитая старуха захлопнула окно и скрылась. Она так и не заметила тоненькую фигурку своей внучки, кравшейся по улице. Девочка отчаянно гримасничала; ее искаженное кривляньем личико смутно походило на негодующую физиономию бабушки.

Их было четверо. Прижимаясь к самым стенам, они шли гуськом, осторожно пробираясь вдоль домов: впереди тоненькая девочка, а за ней другая, потом высокий, нескладный подросток-дичок и последним — совсем маленький мальчик. Время от времени Жанетта оборачивалась, надувала щеки, старательно собирала лоб в глубокие морщины, поджимала губы и, словно старуха, быстрым движением руки ухватив волосы на затылок, говорила старческим, дребезжащим голосом:

— Жа-нет-та!

Трое детей хохотали, захлебываясь. Малыш, быстро перебиравший ножками позади всех, смеялся, сгибаясь в три погибели, почти беззвучно. Ох, уж эта Жанетта! Вылитая бабушка! И лицо и голос, да еще как-то сумела выпятить свой тощий, впалый живот… Ну так и видишь бабушку Мишо…

— Ой, не смеши! — говорит бегущая следом за Жанеттой девочка. — Того и гляди, ветер унесет.

— А ты держись за него! — кричит Жанетта.

Вытянув вперед худенькие руки, словно вцепившись в невидимую гриву скакуна-ветра, она несется, будто подхваченная стремительным, дико воющим ураганом.

Позади Жанетты стучат три пары потрепанных сандалий. Улица пустынна. Жанетте кажется теперь, что она властвует не только над Мари Жантиль и двумя братьями Вавринеками, покорно бегущими за ней, но и над всем Трепарвилем. Ее могущество беспредельно! И девочка в самом деле как будто летит, все ускоряя свой бег. С ноги младшего Вавринека свалилась зияющая дырами сандалия; он возится с нею, прислонившись к стене, и замирающим, плачущим голосом молит:

— Жанетта… Подожди, Жанетточка…

Но девочка, если б даже хотела, уже не может остановиться. Она мчится наперегонки с ветром. Коротко остриженные волосы челкой падают ей на лоб. Прищуренные глаза кажутся двумя узенькими щелками, сверкающими из-под густых ресниц. Что ей сейчас до этих Вавринеков! Похоже, что отстал и старший. Этакий необузданный сорванец! А едва речь заходит о младшем братишке, становится мягким, как губка. Наверняка и сейчас поспешил на помощь малышу. Ну и пусть, ей никто не нужен. Пусть отстанет и Мари Жантиль — так будет еще лучше.

Но Мари не сдавалась. Она всегда держалась вместе с Жанеттой: вместе с ней ходила в школу, вместе прогуливала уроки, терпела во имя дружбы грубые ругательства отца, пощечины скорой на руку матери, насмешливые замечания и презрительные жесты монахини-учительницы и даже капризы самой Жанетты Роста. Да, Мари и Жанетта были подругами, подругами неразлучными, но не равноправными: Жанетта командовала, а Мари подчинялась. Жанетта собрала вокруг себя целую компанию мальчиков и девочек, распределяла среди них роли в ею же выдуманных играх, отдавала ребятишкам приказания, наказывала или награждала их. А Мари? Мари в глубине души была тихой, благовоспитанной девочкой, с гладко причесанной головкой, в чистом передничке и очень походила на мать. Она охотно сидела бы рядом со своей подругой за книжкой, вместе с ней готовила бы уроки, читала, а в свободное время чинно гуляла бы или полола свой маленький огород. Словом, Мари тихо-мирно жила бы со своим отцом Марселем Жантилем и скорой на руку матерью Бертой Жантиль, но… напрасные мечтания! Жанетта Роста презирала эти тихие радости, не желала быть внимательной на уроках, терпеть не могла ехидного голоса монахини-учительницы. Она ненавидела всяческое принуждение и упорно защищала свою свободу. Что могла тут поделать бедная маленькая Мари Жантиль? Вот и сегодня, исполненная глубокой преданности, она следовала за подругой, всеми силами боролась с ветром и, сопя, на четвереньках карабкалась вместе с Жанеттой на каменную пирамиду террикона.

Жанетта стоит, подставив лицо ветру. На ней вылинявшая фланелевая кофточка. Юбка спереди не прикрывает и колен, сзади же она длиннее на целую ладонь. Тоненькую талию стягивает потрескавшийся кожаный пояс. Ветер развевает широкую юбку, треплет короткие взлохмаченные волосы, а девочка стоит неподвижно, вытянувшись в струнку. Однажды она видела в каком-то иллюстрированном журнале невероятно стройную фигуру женщины: одна-одинешенька стояла красавица на берегу моря, устремив глаза вдаль, а ветер развевал ее платье и кудрявые волосы… Этой женщиной сейчас и воображала себя Жанетта. Террикон стал утесом на берегу моря, сама же она, вглядываясь в даль сощуренными глазами, видела перед собой не рано увядшую траву, не клочки бумаги, кружившиеся в воздухе, и не дырявый жестяной тазик, брошенный у подножия террикона, а некую несказанную красоту, от которой сладко щемило сердце…

Позади торопливо карабкалась по отвалу Мари. Под ее увесистыми шагами то там, то здесь срывались камешки и с шумом