катились вниз по склону. Тыльной стороной ладони толстушка вытирала пот со лба и, заговорив, сразу развеяла очарование.

— Мне в сандалию камень попал, — сказала она. — Ох, и натер же он мне пятку!

Жанетта, даже не взглянув на нее, буркнула:

— Вытащи камень и не хнычь тут над душой!

— Сейчас вытащу, только помоги мне.

Она оперлась о плечо Жанетты и, стащив с ноги сандалию, вытрясла ее.

В это время на противоположном склоне пирамиды послышался шум скатывающихся вниз камешков, и вскоре появились две круглые светловолосые головы братьев Вавринек. Старший, Андрэ, подталкивал перед собой спотыкавшегося Стефана, а тот, задыхаясь и цепляясь за камни, радостно бормотал:

— Вот ты где, Жанетта! А мы тебя искали, искали…

И вдруг девочка сбросила с себя обличье дамы, мечтающей на берегу моря. Раскинув руки и расшвыривая ногами камешки, она закружилась на одном месте и, передразнивая малыша, забормотала себе под нос чуть-чуть нараспев:

— «А мы тебя искали, искали»… Эх, вы! Увидеть нас можно было издали, мы же не в прятки играли!

— Мы думали, что вы внизу, на складе, — сказал Андрэ, разглядывая прореху на своих сильно поношенных и уже коротких для него суконных штанах. — Ведь ты говорила, что мы пойдем на склад.

— Ну, когда это было!..

Жанетта вдруг перестала кружиться. Она села на камни и, опершись локтями о колени, заговорила неожиданно резким голосом:

— Надоело мне! Отстаньте вы с этим складом, хватит с меня!

«Складом» у них назывался маленький полуразвалившийся сарайчик на свалке старого железа, прикрытый сверху изодранным куском толя. Четверка друзей обосновалась здесь года два назад. В этом убежище они укрывались в непогоду и сюда же приносили свои находки, попадавшиеся им в бесконечных скитаниях. Так оказались на этом складе обрывки шпагата, гвозди, пустые консервные банки, яркие тряпочки, пробки, картинки со святыми, звонки от велосипедов, старые газеты, коньки — три конька, и все на одну ногу… Да разве перечислишь все то, что скопилось в этом сарайчике за два года! Время от времени ребята наводили порядок среди своих сокровищ: заботливо распутывали и сматывали в клубок шпагат, выпрямляли молотком кривые гвозди, расправляли между двумя листами железа смятые картинки. Иногда Мари даже подметала сарай и с важным видом вытрясала «ковер» — ветхую тряпку. Но потом ребята приносили новую добычу, и опять все перемешивалось. Всю зиму они не бывали на «складе»; но лишь только пришла весна, оба мальчика Вавринек все чаще стали заговаривать о нем. Как раз в этот ветреный мартовский день они и направились было туда, но Жанетта почему-то передумала, и вот они здесь, на верхушке террикона; их хлещет ветер, на колене Андрэ зияет прореха, у Мари в кровь растерта нога… А Жанетте все нипочем: сидит, такая безразличная, охватив лицо ладонями. Над Трепарвилем понемногу сгущались сумерки… Не решаясь опуститься на острые камни, Мари присела на корточки, маленький Стефан оперся на плечо Жанетты и бормотал себе под нос какие-то странные, непонятные слова. Целясь в стоящий вдалеке фонарный столб, Андрэ швырял плоские камешки, и они глухо падали внизу. На путях маневрировал паровоз, издавая резкие и отрывистые гудки.

— Я кочегаром буду, — мечтательно сказал маленький Стефан. — Котлы буду топить, когда вырасту большой…

— На здоровье!

Жанетта чуть повела плечом, и головка мальчика соскользнула с него, но тотчас же снова устроилась у тоненькой, с выпирающими ключицами шеи Жанетты.

— На кочегара экзамен держать надо, — заметила рассудительная Мари Жантиль. — Папа сдавал на кочегара еще там, у нас в Бельгии…

Андрэ презрительно передернул плечами и чуть было не плюнул себе под ноги, но, покосившись на Жанетту, удержался.

Мари вечно твердит про свою Бельгию, словно там невесть как сладко живется, а ведь граница-то — вон она, рукой подать. Шахтеры приходят оттуда без всякой визы. Так пришел года три назад после какой-то большой стачки и отец Мари; явился с потрепанным узлом, с женой и двумя детьми. В Трепарвиле поговаривали, что Марсель Жантиль был штрейкбрехером и потому счел за благо убраться подальше. Отец Жанетты Роста тоже иностранец — он приехал из Венгрии давно, еще в те времена, когда никого из четырех приятелей и на свете-то не было. Но Жозеф Роста — сто́ящий человек, это в поселке каждый знает. Да и отец мальчуганов — Тодор Вавринек тоже приехал издалека… Теперь-то он уже совсем опустился, так что особенно гордиться нечем, но никто в Трепарвиле дурного слова о нем не скажет… Словом, нечего этой Мари то и дело выскакивать со своим папашей!

— А мы с Жанеттой, — медленно и спокойно заговорила Мари, — как только кончим четыре класса, поступим на фабрику в Рубэ. На шелкоткацкую поступим. Работа там чистая, да и платят неплохо.

— Ну и поступай! — отозвалась Жанетта. — Кончай четыре класса и отправляйся в Рубэ.

— Как? А ты? Моя мама с главным мастером уже условилась. Мы ведь обо всем договорились, разве ты не помнишь?

Жанетта снова бросила:

— Ну, когда это было!..

Надвигались сумерки.

Жанетта задумчиво глядела в темнеющую синеву неба. Она еще слышала свой собственный голос, уже дважды повторивший: «Ну, когда это было!..» — словно эта весна, ворвавшаяся вместе с ураганом, означала какой-то решающий поворот в ее жизни. Глаза Жанетты смотрели теперь даже чуть-чуть испуганно — не хотелось ей, ох, и не хотелось никаких перемен!.. Мари, эта маленькая дурочка, чувствует угрызения совести — ведь обе подружки уже третий день не заглядывали в школу. А скажите, пожалуйста, что там хорошего? Однако эту глупую Мари даже и сейчас туда тянет.

Вдруг Жанетта скрестила руки на груди и проговорила елейным голосом:

— Вот видите, мои милые беленькие овечки, эта «красная» Жанетта Роста не считает наше общество достойным себя. Одному всемогущему богу известно, почему она все-таки предпочла нас, а не почтила своим присутствием государственную школу…

Маленький Стефан хохотал, скорчившись рядом с Жанеттой. Мари Жантиль вся тряслась