Аннабель натянула дождевик и взяла зонтик. Казалось, она чем-то озабочена. Бариш поплелся за ней, поскуливая. Когда за ними хлопнула дверь, гости многозначительно переглянулись.

– Как думаешь, кто это? – спросил Арман у жены.

– Кто именно?

– Да хахаль ее.

– Руайе.

– Не болтай глупости. Аннабель никогда бы не связалась с таким придурком. Тут должен быть кто-то классом повыше: видный, симпатичный.

– Значит, надо искать не в министерстве, – сказала Алиса.

– Верно, – согласился Бертран, – для наших она слишком хороша. А когда я говорю «хороша», то в первую очередь имею в виду ее душевную доброту.

– Ты что, влюбился в нее?! – воскликнула Флоранс.

– Признайся, она того стоит.

– Вот потому-то я глаз с тебя не спускаю. Если бы не знала, насколько Аннабель порядочна, не потерпела бы, чтобы ты с ней так часто виделся.

– Я с ней не вижусь, а работаю – чувствуешь разницу?

Под воздействием сент-эмильона перепалка между супругами накалилась. Алиса положила этому конец:

– Слушайте, нам всем повезло, что Аннабель с нами дружит. Так не портите все своим глупым злословием.

– Она чем-то расстроена, заметили? – спросила Лора.

– Потому что эти два идиота постоянно лезли в ее личную жизнь, – сказала Алиса.

– Она забыла поводок своего барбоса, – заметил Арман, сняв кожаный ремешок со спинки стула.

– Брось ей из окна, – предложила жена.

Он послушался совета и впустил в комнату порыв холодного, сырого ветра. Огни Монмартра тонули в поистине лондонском тумане. Арман высунулся под ливень, но заметил внизу лишь какого-то мужчину, тоже выгуливавшего свою собаку.

– Она еще не вышла из дома, – сказал он. – Предупредите ее по домофону.

Бертран снял трубку, оттуда донесся лай.

– Не отвечает, – сказал он.

– Ну так спустись сам, чего ждешь? – прикрикнула Флоранс.

Бертран схватил поводок и бросился вниз. В вестибюле его поджидала сюрреалистическая сцена: Бариш выл как по покойнику, царапая входную дверь, а из домофона несся Алисин голос, зовущий Аннабель.

– Хватит глотку драть, – сказал он ей. – Нету ее тут.

Бертран открыл входную дверь, не успев задержать пса, ринувшегося наружу. Вышел за ним следом, согнувшись под дождем. Свесившийся из окна девятого этажа Арман подтвердил, что Аннабель еще не выходила. Он заметил только удиравшего пса.

– Да где же она, черт подери?! – воскликнул Бертран.

– Спроси вон у того типа.

Бертран подбежал к мужчине с ньюфаундлендом на поводке.

– Вы не видели женщину, вышедшую из этого дома?

– Когда?

– Только что.

– Нет.

– Уверены?

– Да.

Бертран прочесал всю улицу в поисках неведомо куда исчезнувшей Аннабель и ее пса, удравшего сломя голову. Промокнув до костей, вернулся в дом. Позвонил консьержке. Та не видела Аннабель уже неделю. Арман по-прежнему караулил у окна. Для очистки совести Бертран наведался к мусорным бачкам, пошарил вокруг, поднял вонючие крышки, поворошил пластиковые мешки с отбросами.

– Вы что, думаете, она там? – оскорбилась консьержка.

– Лестница! – воскликнул Бертран. – Больше негде…

На пятом этаже он столкнулся с соседом, потревоженным всей этой суетой. Тот тоже ничего не видел. Бертран продолжил восхождение. У входа в квартиру толпились, с беспокойством ожидая вестей, Алиса, Флоранс и Лора. Вконец запыхавшись, он удовлетворился скупой, но неопровержимой констатацией:

– Испарилась.

– Иероним Босх возвращает нам аллегорический средневековый взгляд на современный мир.

Молодая женщина отвела глаза от полотна, висящего на лучшем месте в одном из залов Вашингтонской Национальной галереи, и перевела их на автора безапелляционного суждения, явно предназначенного ей. Похоже, студент – иностранный выговор, очки. И в довершение всего улыбка.

– Что вы называете «средневековым»? – спросила Галан.

– Я говорю о мире, где пропасть между богатыми и бедными глубока, как замковый ров, о мире темном, залитом кровью религиозных войн, которым управляют замкнутые касты, человек там ценится лишь за раболепие.

– Вы так видите нашу эпоху?

– Мы вернулись в Средние века.

– С тех пор была изобретена демократия.

– И что от нее осталось? Вместо наций – экономические конгломераты. А тех, у кого реальная власть, никто не выбирал.

– Теория заговора?

– Это не теория и не заговор.

– Предмет вашего диплома?

– Предмет моих забот. Мир движется вспять. И меня это касается, по крайней мере, пока я еще не прочь завести детей.

– Вам бы заняться политикой.

– Для этого я в самом подходящем месте.

– В музее?

– Но ведь главные решения принимаются в двух шагах отсюда!

– И то верно.

– Сами-то вы бывали в Белом доме?

– Да.

– Стоит оно того?

– Как стажировка – да.

– Так вы стажерка? Ух ты, сразили наповал. Замещаете Монику Левински?

– Очень смешно.

– И что у вас за стажировка?

– Участвую в принятии решений.

– Всего лишь стажер и уже даете советы президенту?

– У меня хорошее образование, влиятельный отец, к тому же президент меня ценит.

– Мне это на руку.

– Для чего?

– Чтобы протолкнуть свои идеи.

– Убеждать надо не меня, а президента.

– Если я убедил вас, это уже неплохое начало.

– Значит, вы все-таки занимаетесь политикой.

– Нисколько. У меня нет утопических намерений изменить мир. Наоборот, я от него бегу. В искусство. Я студент, изучаю историю искусства в Париже.

– Так вы француз.

– К тому же влюбленный в живопись. Тут, в Национальной галерее, собраны такие сокровища, что только ради них одних стоило сюда приехать. Например, «Смерть» и «Скряга», которыми вы любуетесь уже десять минут.

– Я регулярно прихожу сюда в обеденное время. И все еще не насытилась.

– Только представьте себе, сколько понадобилось таланта и времени, чтобы сотворить тридцать тысяч экспонатов этого музея. Так что вполне можно посвятить им несколько визитов.