на них сердиться. За них даже бояться смысла нет – всё самое страшное с ними давно случилось. А остальное можно отстирать, заказать, простить или выдумать.

– Народ, кто у чайника звук отключил? Ну, кто ему свисток снял с носика? Не надо так больше. Всё, кто поел – брысь отсюда. Некрасов! Ты до завтра ужинать собираешься?

– До послезавтра, – Гошка давится словами и смехом. Сам пошутил – сам посмеялся.

– Хорошо, Некрасов, – очень серьёзно говорит Долька. – Я тебе постелю в кухонном шкафу.

– Лучше на плите, она тёплая, – Гошка блямкает вилкой о тарелку. Подливка летит во все стороны. Дитя малое.

Долька очень хочет сказать: «Прибила бы, да поздно уже». Но это нечестно. Она молча грузит тарелки в посудомойку. А когда поворачивается к столу, Гошки там нет. В кухне стало тише раза в три.

Ирка с Людочкой молчат, потому что доедают. Когда я ем, я глух и нем. Близнецы молчат, потому что они почти всегда молчат. Между собой общаются вообще без слов. Им так удобнее. Тем более, что Серый заикается. Но Сашка его всегда понимает, как будто телепатия у них. А Юрка читает, в упор не видя, что в тарелке у него давно пусто.

Юра вот так умеет – вроде с ними, но сам по себе. А Витька Беляев точно так же отключался и сидел рисовал, в любом месте, в любом времени. Непонятно, как очень тихий и сосредоточенный Витька общался с бешеным Некрасовым… не просто общался – дружил. Мало ли, что почти одногодки, – характеры-то вообще разные, совсем.

Гошка – он как фейерверк или как динамит даже. А Витя спокойный. Наверное, спокойный за двоих. Сел, блокнот открыл – и привет. Долька так не умеет отключаться и не научится этому никогда. Всё-таки они разные очень, сиблинги.

Это Веня сказал тогда новое слово. Вениамин Аркадьевич, куратор. В тот вечер, когда пропал Беляев.

Долька помнит все подробности. Прокручивает их в голове, как кино.

Вечер, и она расставляет вымытую посуду. И тут Некрасов распахивает дверь кухни. И орёт – до звона в окнах:

– Доль! Тебя на проходной спрашивают! Сказать, что занята?

– А кто там?

– Веник Банный!

– Вениамин Аркадьевич. Скажи, подойду, – Долька улыбается.

– Долька, а знаешь, что такое: «Стоит гора, в горе дыра. Дай мне ответ! Да или нет?»

– Не знаю. Дверь закрой! С той стороны!

Замок лязгает. Стекло вздрагивает. В густом закатном свете, словно крупа в бульоне, плавают пылинки. Кружатся по спирали, вспыхивают в рыжих солнечных лучах. То, что тут светит, всё равно называют «солнце». Чтобы ещё и с этим не заморачиваться.

Долька выходит из кухни – медленно, осторожно. А по коридору почти бежит. Стемнело. В стёклах хорошо видно её отражение. Долька поправляет ворот рубашки, прячет улыбку и только потом задёргивает занавески… Веня приехал. Что-то случилось? А вдруг соскучился?

Веня – взрослый. Старший научный сотрудник, ассистент Пал Палыча, куратор планетки.

Веня умный. Рядом с Веней Долька как внутри кинофильма, где всё время звучит счастливая печальная музыка. Долька слышит её в шорохе сосен, в хриплых воплях белок. В шуме прибоя.

Когда у куратора остаётся время, он мотается с подопечными на край планетки, к морю. Они жгут костёр на берегу. Пекут картошку, жарят хлеб. Купаются на закате и в темноте. Ночью на море звёзды от влаги дрожат. Долька никогда не была там вдвоём с Веней.

Веня стоит на проходной. У него в авоське стопка круглых жестянок. Личные дела контингента. Обитателей полигона и потенциальных кандидатов. Веня протягивает авоську. Она только кажется тяжёлой, на самом деле жестянки лёгкие. У Вени очень красивые руки. И рубашка красивая, в клетку. Долька улыбается.

– Как живёте, Вениамин Аркадьевич?

– Твоими молитвами.

Он же сам доказал в диссертации, что Бога нет. Это глупо. Дальше спрашивать ещё глупее, но Долька всё равно говорит, не убирая эту совершенно идиотскую, счастливую очень улыбку:

– А грант вам дали уже?

– Нет, конечно. Слышала поговорку «Пока травка подрастёт – лошадка с голоду помрёт»? Ну, вот так. Пока нам все бумажки согласуют… Сама же знаешь, кто над нами и зачем.

Долька кивает, смотрит на авоську. Она знает – и сколько денег в их проект вбухано, и сколько ресурса лично на неё потрачено. А ещё Долька знает, что у неё больше никогда не будет вылетов. Ни за что в жизни. Даже если тут не жизнь. Но об этом можно не думать, когда рядом есть Веня. Когда он есть.

– Если дадут, вы мне скажите, ладно? Я за вас радоваться буду.

– Скажем, без вариантов. Если дадут – тебе же новых принимать. Справишься, Долли?

– Без вариантов, – она пробует скопировать Венины интонации. Глупо выходит. Ужасно глупо.

Авоська в Долькиной руке качается, как маятник, туда-обратно. На каждой жестянке жёлтая наклейка «Для служебного пользования» и подпись Палыча – чёрным несмываемым фломастером. И печати – круглые, квадратные. Институтские. И академии наук. И министерства обороны. И ещё какого-то учреждения – там только заглавные буквы, ПРНГ, что ли. Будто ребёнок дорвался до пишущей машинки и давил на все кнопки подряд. Где-то там, за печатями и аббревиатурами, на каждой жестянке стоит Венина подпись. И поэтому хочется наклейку оторвать и спрятать. И никому никогда не показывать.

– Я всё разберу, – врёт Долька.

В личных делах давно ад кромешный, всё распихано по шкафам и переезжает с места на место. Копаться в этом добре Дольке то некогда, то лень.

– Спасибо, – Веня вытаскивает из кармана свёрнутые трубкой бланки.

Сейчас Долька их заберёт и тоже скажет «спасибо». И всё.

– Долли, в расписании «окно» хорошее. Хэллоуин. Городок маленький, детей любят, русских много, конфет тоже много. Соберёшь всех?

– Конечно, соберу. Я спросить хотела…

В коридоре слышны шаги. Очень звонкие. Босиком по мокрому линолеуму! Сразу и уборке кранты, и чистым ногам!

– Некрасов! – выдыхает Долька.

Гошка несёт куда-то старый бикс. Отбивает по блестящему боку ритм. Веня пробует перекричать:

– Некрасов, собирайся, за конфетами пойдём! И сиблингам своим скажи…

– Кому?

– Братишкам, сестрёнкам. Всем, короче.

Когда у родителей только сыновья, одни мальчишки, то они друг другу братья. Когда девчонки, то сёстры. А когда те и другие? Если одним словом? Тогда – сиблинги, вот как.

На секунду Долька касается Вениной ладони. Тёплая. Губы тоже тёплые. Ну, Долька так думает. Главное – не краснеть. И чтобы голос не дрогнул.

– Народ! Кто хочет конфет? Бегом за костюмами, кто не успел, тот опоздал!

Ей самой карнавальный костюм не нужен. И конфеты тоже. Дольке бы поговорить с Веней, наедине. Набраться смелости и сказать то, что думает. Может, получится? Прямо сегодня, совсем скоро?

…В весёлой незнакомой темноте никто и предположить не мог, что они – настоящая потусторонняя сила. Сиблинги выглядят как обычные дети. Весёлые, шумные, в карнавальных масках, с конфетами в карманах и во рту.

– Юрка, меняться будешь? Квадратное на зелёное?

– Тянучка?

– Шипучка! Во рту взрывается!

Они бегали от дома к дому, менялись масками и дурацкими шляпами. Выкрикивали весёлую бессмыслицу, типа «кошелёк