Мы приближаемся, и точка увеличивается в размерах. Переводя свои глаза на инфракрасное зрение я вижу, что это человек. Человек в защитном костюме, стоящий на моем пути и терпеливо ожидающий чего-то. Или кого-то? Быть может, меня?

Мародеры? Скорее всего, хоть и трудно поверить в то, что они пасли меня от самого бункера. Прикидывая все «За» и «Против» я прихожу к выводу, что я им, в принципе, не нужна. Мой фургон пуст, и даже в кабине нет ни грамма продовольствия или лекарств, за которыми, обычно, охотятся эти одичавшие люди. Вот только они об этом не знают, и, следуя принципу Наполеона, «Ввязаться в бой, а ж потом думать, что делать дальше», наверняка сначала убьют нас, а уж затем станут осматривать машину в поисках добычи.

— Там человек? — спрашивает меня парнишка, словно никогда не видел людей.

— Да, — отвечаю я.

— Это плохо?

— Возможно.

Кратко и лаконично. К чему ему знать о том, сколько наших, заводских, погибли от рук таких, вот, медленно дичающих существ, некогда бывших людьми. Не стану же я рассказывать ему, как год назад на завод не вернулась колонна, отправившаяся в леса за черноземом, наткнувшись на хорошо вооруженную банду мародеров. Или о том, как пал третий бункер, взятый отрядом из полутора сотен человек. Эти мрази сумели каким-то образом приручить свору диких собак, большинство из которых родились уже после начала войны и, потому, имевших страшные мутации. Приручили, и содержали их, словно сами не испытывали перебоев с едой, а затем, осадив бункер, отказавшийся принять эту банду, подорвали вход и впустили свою голодную свору внутрь.

Сумевший выбраться из бункера гонец прибыл к нам за сутки до финального сражения у «тройки». Мы спешно собрали крупный отряд, и, не смотря на то, что практически оставили завод без защиты, на полном ходу полетели к бункеру. На полном ходу… На той максимальной скорости, которая возможна, когда пробираешься по снегу на грузовиках с обмотанными цепями колесами, и нескольких вездеходах — ядерная ракета, рухнувшая на ближайшую к нам воинскую часть, не пощадила ни одного находившегося там танка, а в более отдаленные части мы, тогда, вырваться не рискнули. На дорогу ушло около шести часов, и когда мы, вконец измотанные долгим броском, добрались до «тройки», спасать уже было некого.

Впрочем, командующий завода и так хвалил нас за ту операцию — мы потеряли всего десятерых из нашей сотни, зато подчистую выкосили всех мародеров. Отбили бункер, оставшийся практически нетронутым — они и не собирались его грабить, как раз наоборот, планировали закрепиться в нем. Вот только не спасли никого — погибли все жители «тройки», челюсти голодных псов-мутантов не пощадили даже пятерых грудничков…. Совсем маленьких детей, у двоих из которых даже не было отклонений — большая редкость в Черном Безмолвии, как мы зовем теперь этот радиоактивный заснеженный мир.

Я не помню, скольких в тот день убила я, совершенно забыв об обязанностях командира своей десятки. Увидев у входа в «тройку» собак, завершающих свое кровавое пиршество, я рванулась из кабины, не взяв с собой даже огнестрельного оружия…. Я ворвалась в бункер первой, рубя и круша все вокруг, думая лишь о том, что эти твари могли атаковать не «тройку», а «восьмерку», в которой жил мой Коля. А когда почувствовала, что слабею, то просто выбежала наверх, скользя по залитому кровью полу, и раздевшись догола, натерлась колючим радиоактивным снегом…

А дальше — вновь багровая темнота ярости и жажды смерти. Должно быть, другие испытывали примерно те же чувства, что и я, потому что не ушел никто. Ни одна собака, и ни один человек, между которыми мы, собственно говоря, и не делали разницы.

Человек впереди поднял руки кверху, и замахал ими, видимо предлагая мне остановиться и поговорить. Предлагая… Выбора у меня все равно нет — если это мародеры, то уйти от них на моем «ЗИЛу» мне вряд ли удастся. На такой дороге нас можно догнать и пешком, на снегоступах, а у них наверняка есть и снегоходы.

У них… Где же остальные. Не может же он быть один! Должно быть, скрываются где-то, поодаль. Черт возьми, в этой сумрачной пурге я не вижу ничего дальше пары сотен метров.

Я останавливаюсь в десятке метров от фигуры в скафандре и, не выключая передачи, начинаю рыться в бардачке. Если со мной что и случится, пусть парень уберется отсюда. Пусть спасется хотя бы он. Быть может, ему удастся добраться до завода и сообщить нашим о том, что в этом районе работает крупная банда мародеров. Именно крупная! Если их мало и они плохо подготовлены к бою, то им просто не взять меня — одинокий бегун на открытом пространстве, ставящий перед собой одну единственную цель — выжить в Черном Безмолвии, куда опаснее целого отряда солдат.

— Бомбодел, — обращаюсь я к своему спутнику, — Как тебя зовут?

— Антон. — отвечает он.

— Красивое имя. — я ободряюще улыбаюсь ему, — Но Бомбодел мне нравится больше. Тебе подходит это прозвище.

— Зовите меня как угодно. — отвечает он. — Хоть горшком, лишь бы не в печку.

Мой Бомбодел оказался начитанным — эти слова из какой-то сказки, вот только не помню, из какой именно. Это хорошо, быть может, искусство и литература все же выживут, когда умрут все воины и закончится эта чертова война.

— Хорошо. Слушай меня очень внимательно. Во-первых, — я кладу ему на колени заряженный «Макарыч», вытащенного из бардачка, — Вот тебе оружие. Если со мной что-нибудь случится… В общем, ты меня понял. Во-вторых, опять таки, если начнется заварушка, то просто срывайся отсюда с места в галоп. Я задержу их, а ты — уходи, бомбоделы нам нужны, да и вообще, нет смысла погибать вдвоем. Завод там, — я машу рукой вперед, — Примерно в двух часах ходу начнутся внешние посты, да и патрули не дремлют, так что, мимо не проедешь. Ты, кстати, машину-то водить умеешь?

Он отрицательно мотает головой, а затем, подумав, все же кивает.

— Я видел, как вы это делаете. Справлюсь.

Умный бомбодел, черт его дери.

— Молодец. Ну, я пошла.

— А оружие? — спрашивает он, хватая меня за рукав, — Вам, ведь, нужно оружие! И защитный костюм! Там, ведь, рентген пятнадцать!

Я смеюсь, абсолютно искренне и радостно. Он слышал лишь легенды о бегунах, но абсолютно не представляет, какие они в реальности.

— Костюм, милый мой, это для тебя! — говорю я, кивая назад, где за сиденьями скрывается увесистый мешок, — На всякий случай. А мне он даже вреден. А оружие… тебе оно нужнее, чем мне, а второго пистолета у меня нет. Ничего, добуду снаружи, если этот тип окажется не один, или рискнет напасть.

Я рывком распахиваю дверь, и в кабину тут же врывается волна холодного воздуха, приносящая с собой рой маленьких снежинок. Совершенно некстати мне вспоминается, как в детстве я радовалась первому снегу… Как ловила на свою маленькую ладошку невесомые снежинки, и слизывала их, ощущая приятный холодок на языке. Тридцать пять лет назад… В годы, когда я считала, что дедушка Ленин жил, жив и будет жить, что Советский Союз так и останется единым и нерушимым, и что ядерное оружие, в избытке «ковавшееся» на наших заводах — всего лишь сдерживающий фактор, и что оно никогда не будет использовано. Впрочем, в детстве я и знать не знала таких слов, как «сдерживающий фактор», и все мысли, что мелькают сейчас в моей голове, укладывались во всего одну строчку из песенки.