— Бывает! — усмехнулась я, в душе испытывая облегчение. У него все в порядке, а значит, я могу спокойно ехать на работу.

Что же касается «другого ребенка», то в этом ничего удивительного нет. Странно, что старичок, около года простоявший на своем посту без выходных, не знает, что дети участвуют в бизнесе нищих. Бедные дети. Грязный бизнес. Если бы я могла, я... Да что говорить! Если бы я могла, я бы перевернула этот мир с головы обратно на ноги. Но я не могу. К счастью, я заранее об этом знаю в отличие от поколения моих родителей, которые искренне полагали, что им запросто удастся сие мероприятие...

— Ну пока! — говорю я и исчезаю в толпе.

Спустя тридцать пять минут я подхожу к киностудии «Мосфильм».

* * *

Сладков, как все шизофреники, очень чувствительный. Я столкнулась с ним, когда садилась в машину, чтобы ехать за Саврасовым. Увидев меня, пиротехник отшатнулся, забормотал себе под нос какие-то проклятия и быстро удрал. Чует, ох, чует, как я его не выношу. В отличие от Вади, у которого туча всяких комплексов и предрассудков, я всегда реагирую немедленно и адекватно. Со Сладковым за три месяца моей работы на этой картине я ругалась раз пятнадцать и, должна с гордостью отметить, всегда одерживала победу. Он отходил в сторону, посрамленный, а члены нашей съемочной группы смотрели на меня с нескрываемым восхищением. Все, кроме Дениса...

Об этом позже. А сейчас — я несусь по серым заснеженным московским улицам в служебной «Волге», болтаю с шофером Витей о разных пустяках и предвкушаю приятную встречу с приятным человеком.

Саврасов уже торчит у стеклянной двери служебного входа. На улицу не высовывается — февральская метель живо засыплет его легким липким снегом, заморозит и наверняка простудит. Он, Саврасов, очень болезненный. Постоянно кашляет, чихает и держится за сердце. Я знаю, чго он ничуть не притворяется. Притворщик у нас — артист по фамилии Пульс. А Саврасов и в самом деле доходяга, несмотря на большой тугой живот, румяные щечки и блестящие глазки.

Витя тормозит возле театра. Звезда выскакивает из две-эей и вприпрыжку несется к машине. Я вижу, как редкие прохожие оборачиваются, восхищенные, — не каждый день можно увидеть на улице знаменитого актера. Саврасов не обращает внимания на эти взгляды — привык! А я радуюсь за него. Он хороший. Впрочем, я, кажется, это уже говорила.

— Как дела? — весело спрашивает он, усаживаясь на заднее сиденье.

Я улыбаюсь. Он прождал меня два часа сорок пять минут, и хоть бы что. Ни раздражения, ни досады. Только искренняя улыбка, только радость встречи...

— Порядок, — докладываю я. — Сладков нейтрализован, Вадя в полной боевой готовности, Невзорова обещала не опаздывать.

— Вот и хорошо.

Он доволен жизнью. Все идет замечательно. Лучше не бывает. И я довольна тоже. Если б мы знали...

* * *

Скандал разгорелся в середине съемочного дня. Дело в том, что в нашей будущей картине постоянно что-то взрывается, горит, дымится и плавится. Следовательно, без помощи пиротехника Сладкова нам не обойтись. По просьбе режиссера (нижайшей просьбе) Сладков пыхтит какой-то кастрюлей, напускает в павильон дыма, который при желании может расцениваться даже как туман над Темзой.

В этот раз он соблаговолил поднять свой жирный зад с бутафорского кресла, дабы взорвать дамскую сумочку, — по сюжету ее держит в руках героиня артистки Невзоровой, явившаяся в гости к герою артиста Саврасова.

Пиротехник, потревоженный Вадей в момент крепкого дневного сна, соображал по этой причине неважно, поторопился и взорвал злосчастную сумочку в тот момент, когда она еще была в руках у Вади. Вдобавок взрыв оказался просто страшный — Ваде опалило брови и ресницы и откинуло назад, на оператора. Оператор в это время мило беседовал с артисткой Невзоровой и, когда на него упал режиссер, в свою очередь упал на Невзорову. Невзорова тоже упала — в ведро с водой, стоящее у стены. Больше никто ни на кого не упал, но и того, что случилось, оказалось достаточно для жуткого скандала.

Мокрая артистка Невзорова вопила как резаная; оператор бесновался, брызгал слюной и размахивал кулаками перед носом своего ни в чем не повинного ассистента; режиссер со всей присущей ему демократичностью обвинял в происшедшем меня и директора картины, которого, кстати, вообще не было на съемочной площадке. Сладков тупо ухмылялся. Он, по всей видимости, до сих пор не понял, в чем дело, а поскольку к нему никто претензий не предъявлял — чувствовал себя превосходно.

Как обычно бывало во время скандалов, мы с Саврасовым сидели на скамеечке и тихо беседовали — на сей раз о недавнем спектакле на Бронной. Так, ничего особенного был спектакль, но главную роль в нем исполнял племянник Саврасова — Миша Михайловский. Очень хороший актер и просто отличный парень. Я познакомилась с ним три года назад. Спустя некоторое время выяснилось, что мой любимый Саврасов — его родной дядька, и это обстоятельство, естественно, еще больше расположило меня к Мише. Роль в нашем будущем фильме ему досталась небольшая, зато острохарактерная. Съемок с его эпизодами пока не было, но Вадя уже провел несколько репетиций с Мишиным участием и, кажется, остался доволен.

Наши рассуждения о спектакле прервал душераздирающий Вадин вопль. Он случайно взглянул на себя в зеркало и обнаружил полное отсутствие ресниц и бровей. Почему-то его это очень взволновало. Он побледнел, вытаращил глаза и схватил себя за волосы. Оператор с ассистентом бросились ему на помощь. Если б сейчас сюда зашел посторонний человек, то решил бы, что мы снимаем фильм ужасов: визжащий Вадя — это раз; оператор с ассистентом, которые тащили его за руки к дверям с мощностью примерно в пятьдесят лошадиных сил, — это два; пиротехник Сладков, отвесивший челюсть и пустивший слюну, — это три; контуженая артистка Невзорова, мелко дрожащая в объятиях осветителя и при этом тонко подвывающая, — это четыре... Я уже не говорю об остальных...

Мы с Саврасовым переглянулись, вздохнули и пошли выручать Вадю. В панике способность людей логически мыслить обычно нарушается. Так произошло и в нашей компании. Оператор тянул пострадавшего режиссера в левую сторону, а его ассистент — в правую. Ни тот, ни другой не могли понять, что Ваде неудобно и неприятно находиться в таком странном положении. Он отчаянно сопротивлялся, извивался, лягался, но вырваться не мог. Мы подоспели вовремя — он был уже на грани обморока. Выдрав режиссера из цепких лап его незадачливых спасителей, мы усадили его в кресло, откуда предварительно пришлось вытряхнуть Сладкова.

— Мотор... — слабым голосом сказал Вадя.

Никто даже не пошевелился. Все понимали, что режиссер в шоке.

Невзорова, однако, при этих словах очнулась, перестала скулить и остервенело принялась сдирать с себя мокрую одежду. Ей подобострастно помогал Сладков. Артистка, как и режиссер, тоже была в шоке и не замечала жирного противного пиротехника возле своей персоны до тех пор, пока он не зарвался в своем усердии и не начал стаскивать с нее бюстгальтер. Тут уж Невзорова пришла в себя, снова разразилась истошными воплями и, отпихнув Сладкова, с рыданиями выскочила из павильона.