Страшные боги великого города - Ваал-Хаммон, бог Солнца, и Танит, его женская ипостась, богиня Луны и плодородия, - внушали ужас окрестным народам. Богов у Юных Рас множество: одни лучше, другие хуже; одни сложнее, другие примитивнее. Страх же, который испытывали люди перед именем Ваала и Танит основывался на том, что боги эти алкали человеческих жертвоприношений. И перед их алтарями убивали не только захваченных пленников - с наибольшим удовольствием боги вкушали кровь младенцев-первенцев самих обитателей Кар-Хадташта. Мальчики умирали на тофете - специально отведённом для кровавого ритуала месте - во славу Ваала-Молоха, жизни девочек посвящались богине ночи Танит. Тела убиенных укладывали в специальные сосуды, которые плотно устанавливали один к другому. Когда чудовищный колумбарий заполнялся, весь слой могильных кувшинов засыпали землёй, а поверх начинали выстраивать новые их ряды. Шли века, и один страшный ярус сменялся следующим…

В храме царила полная тишина - шум сражения не проникал под каменные своды. Но там, в городе, льётся кровь, и умирают люди, и, в конце концов, волна битвы вкатится в святилище, и алтари рухнут. Если не удастся воззвать к Танит… Если жрица не дозовётся Владычицы Ночи, или если богиня не ответит, тогда останется только смириться и склониться перед Неизбежным. Надежда слаба, она трепещет, подобно язычку пламени, дрожащему на тонкой нити растительного фитиля, плавающего в заполняющем бронзовую чашу светильника масле. Но надежда есть - ночь безоблачна, и серебристый лик Танит вот-вот появится над горизонтом. А дальше всё (или почти всё) зависит от неё, от жрицы, от её сил и способностей. Богиня не может отвернуться от своих детей, преданно поивших её тёплой жертвенной кровью в течение веков, - надо лишь суметь докричаться до Всемогущей.

Темнота храма живая - призраки ушедших столетий пялятся на жрицу из углов, шепчут что-то еле слышное, жалуются и увещевают. Жрица, женщина с именем ночной птицы, не слушает бесплотных голосов. Что они могут ей сообщить полезного? Великий город, столица великой державы, обнимавшей некогда весь южный берег Моря и его острова, ныне умирает - это ясно. Кровавая агония близится к завершению, Кар-Хадташт умрёт, - если не случится чудо. На чудеса уповать трудно, но что ещё остаётся делать. Мечи сынов Нового Города уступили мечам пришельцев; войны, продолжавшиеся с перерывами более ста лет, сломали хребет державы моряков и торговцев.

В первой войне поначалу удача благоприятствовала внукам Тира - корабли Кар-Хадташта владели Морем и опустошали набегами италийские берега, привозя золото и рабов. Но потом произошло что-то непонятное - великолепный флот потомственных мореходов был разбит, разгромлен наспех построенными галерами северян с неумелыми и необученными командами. Новый Город оставил победителям богатейшие острова Моря, но не оставил планов отмщения.

Вторую войну удалось принести к самому порогу гордого Рима, и надменные латиняне трепетали при одном упоминании имени Ганнибала сына Гамилькара Барки. Великий полководец досыта упился вражьей кровью при Тразиментском озере и при Каннах, и долгие годы римляне боялись встретиться с ним на поле брани лицом к лицу. Но всё меняется; Кар-Хадташт проиграл и эту войну, а гонимый Ганнибал на чужбине вынужден был испить чашу с ядом - только так он смог уйти от беспощадной мести победителей.

Третья война пришла к воротам Нового Города. Да и не война вовсе, а скорее расправа, добивание некогда могучего хищника. Катон Старший каждую свою речь в сенате заканчивал словами "Delenda est Carthago!" - "Карфаген должен быть разрушен!". Он твердил это как заклинание, и римские сенаторы благосклонно кивали в ответ на эти его слова седыми, лысыми и бритыми головами. И армия Сципиона Эмилиана высадилась в Ливии и больше двух лет грызла клыками таранов и катапульт городские стены. Жители и войско Гасдрубала защищались с отчаяньем обречённых, обрушивая на головы атакующих камни и заливая римские "черепахи" - сомкнутые манипулы, укрывшиеся щитами, - кипящей смолой из громадных чанов. Молох и Танит могли быть довольны - столько крови никогда не текло вблизи их святилищ.

Но вот стальные легионы Севера продолбили камень внешних городских укреплений, вонзились в живое тело Кар-Хадташта беспощадными клинками, опустошили предместья - Утику и другие, - выжгли Мегару и загнали уцелевших защитников в Бирсу. День и ночь в стены акрополя мерно бьют тараны, и зубцы башен дробятся в щедро смоченную кровью щебёнку под пущенными из мощных катапульт тяжкими каменными глыбами.

Жрица Танит знает - час судьбы близится. Тишина храма обманчива - она готова смениться лязгом оружия, яростными воплями и предсмертными стонами. Женщина с именем ночной птицы в святилище одна, больше здесь нет никого, все остальные ушли на стены акрополя. Но жрице никто и не нужен - она всё сделает сама. Или не сделает вовсе…

Знания жрецов велики. Корни их теряются во мраке веков и тысячелетий, уходят к мудрости халдеев Вавилона и колдунов Та-Кемт и ещё дальше, к почти утраченным чародейным умениям Посвящённых из той страны, которая сгинула в волнах Внешнего Моря, что за Столпами Мелькарта. Юные Расы выбирают путь, они собирают любые знания по крупицам, и магия для них не пустой звук, каким он сделается для их далёких-далёких потомков, отринувших необъективное и уверовавших в строгий язык интегралов и научно доказанных истин.

Пора. Жрица чувствует волну лунного света, легко пронизывающего камень храмовых стен. Танит явилась, она бесстрастно взирает на залитый багровым светом пожарищ город и слушает крики и хрипы умирающих. Сейчас к ней можно обратиться, сейчас - или уже никогда.

Жрица опускается на колени на каменные плиты пола, чёрное одеяние обнимает её тело с головы до пят. Статуя Танит - прекрасная крылатая женщина, в красоте которой сквозит нечто страшное, - в двух шагах от своей жрицы. Глаза Танит закрыты, но это не имеет значения. Богиня услышит - если захочет услышать, и если женщина с именем ночной птицы сумеет сделать свой зов доступным слуху богини ночи…

* * *

Шотландия, II век н.э.

Ночная трава может быть предателем. По густой и мягкой траве в ночной темноте хорошо валяться в обнимку с девушкой своего племени, сбежавшей от бдительного надзора родителей. Тогда эта трава словно нарочно создана для того, чтобы быть любовным ложем. Так сладко втягивать расширенными и трепещущими ноздрями её ароматы, перемешанные с дразнящим, горячим запахом молодого тела подружки. Трава ласкает вас обоих нежными прикосновениями, а если она достаточно высока, то и укрывает от ненужно-любопытных взглядов.

Но вот когда скрадываешь зверя или, как сейчас, подбираешься к сильному врагу, который не спит и внимает шорохам и теням ночи насторожёнными ушами и острыми глазами бдительных часовых, вот тогда трава помеха. Как бы осторожно ты ни передвигался среди её упругих стеблей, как бы по-кошачьи мягко ни ставил ногу, трава рождает шорох. Особенно опасен голос травы, когда ночь безветренна, а в темноте идут сотни и сотни людей - кто-нибудь да и сделает неосторожное движение. И тогда настоящий воин сразу поймёт, что в ночи кто-то есть. А те, кто скрываются за бревенчатым частоколом укреплённого лагеря (они всегда строят такой лагерь, какова бы ни была усталость после тяжёлого дневного перехода), - воины настоящие. Недаром перед их мечами склонился почти весь мир. Весь мир - но только не мы, дети Зелёного острова.