В Гербовом зале Эрмитажа Клара вообразила бал. Дирижерскую палочку, мотыльком мелькающую где-то на балконе под самым потолком. Шелестящие шелка и строгие фраки. И мягкое пламя свечей, дразнящее острый огонь бриллиантов… А что, родись она лет на сто пораньше, у нее был бы шанс увидеть это наяву… Нет, она вовсе не жалела о том, что времена изменились, и что не все теперь догадываются об их благородном происхождении. Мартин над их «родословной» вообще посмеивался. Впрочем, как и над своей собственной… Нет, Клара была вполне довольна своим демократическим настоящим. Но выйдя вчера из Эрмитажа, она вдруг решила, что здесь, в этом сиротском, отвергающем собственное прошлое государстве она купит себе белый шелковый материал на подвенечное платье. Это будет хорошим знаком, обещающим счастливую семейную жизнь…

– Your city is really very beautiful! – спокойно согласилась Клара с восторгами отца.

Из-под Таниного форменного халата выглядывало шелковое платье цвета беж с мельчайшими красными цветочками на тонких черных веточках.

– Is it natural silk? – спросила Клара, показав на платье.

Не поняв вопроса, Таня беспомощно улыбнулась. Арне раскрыл разговорник, с которым практически не расставался с тех пор, как узнал, что едет в Россию, и быстро нашел то, что нужно:

– Это шьолк?

– Шелк-шелк! – обрадовалась Таня, узнав слово. – Русский шелк, называется крепдешин! Ду ю лайк ит?

– Yes, – ответила Клара холодновато.

Ей вообще-то не следовало ничего спрашивать у этой девчонки, и будь Мартин рядом, он наверняка как-нибудь пошутил бы над ее любопытством. Но ей действительно хотелось купить похожую ткань – плотную, но хорошо драпирующуюся, без откровенного блеска, но и не совсем матовую. Только чисто белую…

Девчонке-горничной разговор был явно интересен, уходить не хотелось. Она знала много английских слов, Арне выучил изрядное количество русских. И хотя оба иногда произносили слова, искажая их до неузнаваемости, понимали они друг друга хорошо.

– Город – это дома. But не один дома. Город – это льюди, – говорил Арне, – I'd like to know more about the life of the ordinary people – those like you…

– А вы приходите к нам в гости! – предложила Таня. – Кам энд визит ас! У нас совершенно обычный дом – ординари хаус. Ай лив тугезе виз май фазе. Мой папа – фотограф…

– Really? Is it really possible? – воскликнул Арне и озабоченно добавил. – But if you get some problems? Может быть, проблем… у тебья…

– Ну какие проблемы! – Таня перешла на звонкий русский. – Завтра я не работаю. Живем мы на Невском. Запомнить очень просто: Невский проспект дом восемьдесят, а квартира восемь. Отсюда пятнадцать минут пешком. Я буду очень рада. И папа тоже.

– You are not joking?

– Да нет же! Серьезно. Сиариаз. Приходите! В три часа дня. Эт сри оклок! Невский намбер эйти, флэт эйт…

В марте семьдесят пятого Тане исполнилось шестнадцать. Она еще читала сказки. От них у нее оставалось неизгладимое впечатление. Это были сказки о превращениях. «Карлик Нос». Он съел какие-то запрещенные вишни и у него вырос огромный нос. О халифе, который превратился в аиста. О молодом англичанине, оказавшемся обезьяной. Иногда она подолгу смотрела в зеркало, размышляя о том, хочется ли ей самой в кого-нибудь превратиться. И если хочется, то в кого – в Золушку, Белоснежку или Крошечку-Хаврошечку? Или лучше остаться собой и посмотреть, что судьба приготовила персонально ей – Татьяне Евгеньевне Логиновой.

Вообще-то все говорили, она очень даже симпатичная. И что у нее легкий характер. Несмотря на сложную жизнь.

Три года назад у Тани умерла мама. Одновременно с этим оборвались все струны яркого звонкого детства с его шумными днями рождения, бесконечными кружками дворца пионеров и каникулами у Черного моря. Они остались вдвоем с отцом. Когда-то он был известным фотографом, у него было несколько персональных выставок в Доме журналиста, и его снимки печатали многие городские издания. После смерти матери отец потерял интерес ко всему и начал пить – тихо и унизительно. Из газеты, в которой он официально числился, его не увольняли из жалости, отец это знал, но все равно постоянно подводил редакцию. С дочерью разговаривал редко – разве что на какие-нибудь бытовые темы. Таня понимала его боль, прощала слабость, тайком плакала и верила, что наступит день, когда отец сможет приспособиться к жизни без мамы. Таня же нашла в себе силы! Хоть это и вовсе не значит, что ее любовь к маме стала от этого меньше…

Таня всегда хорошо училась в школе, любила литературу, английский язык и школьный театр, где ей, как правило, доставались только крупные роли. После восьмого класса она поняла, что нужно хоть как-то помочь отцу – по крайней мере, попытаться избавить его от угрызений совести, которые возникали из-за того, что он прекратил зарабатывать деньги. Таня решила начать самостоятельную жизнь. Ушла из школы и поступила в училище, которое готовило работников для гостиничных хозяйств. Соседка по дому, тетя Вера, посоветовавшая ей это учебное заведение, привела несколько вполне убедительных аргументов. Во-первых, работа по сменам оставляла больше свободного времени, чем обычный график с восьми до пяти – так что в будущем Таня сможет поступить в какой-нибудь институт на вечернее отделение. Во-вторых, гостиницы, как правило, неплохо обеспечивали своих работников продовольственными товарами. В-третьих, в тепле и не у станка стоять…

При распределении ей предложили на выбор два места: дежурный портье в небольшой гостинице на окраине или горничная в «Европе». Дежурная по статусу была выше, но преподавательница посоветовала ей выбрать «Европу». Во-первых, то, что от них пришла разнарядка, уже само по себе было удачей – обычно ведь туда попадали только по знакомству. Во-вторых, там была реальная возможность служебного роста, гостиница организовывала для персонала курсы английского и могла даже дать направление в высшее учебное заведение по своему профилю. Училище выпускало Таню с отличной характеристикой, она была секретарем комсомольской организации своей группы, лучше всех на курсе знала язык, так что у нее были все шансы хорошо устроиться…

Конечно, Таня не рассчитывала на то, что работа будет безумно интересной – уборка она и есть уборка. Но две недели, которые она успела проработать в «Европе» до 1 мая и встречи с семейством Стьернлёв, ее сильно разочаровали.

Горничные – в основном пожилые женщины – убирая, явно халтурили. Потом сидели в подсобном помещении, пили чай, громко смеялись, то и дело выглядывая в окно. Едва завидев автобус, возвращавшийся с туристами после экскурсии, хватали свои ведра, тряпки и разбегались по номерам, изображая завершение работы. На туристов при этом смотрели жалостливо и просительно – а получив пачку жевательной резинки или колготки, страстно произносили «сенкью». «Презенты» потом продавались скользким личностям, которые вечно толкались за углом на Невском. Один из них, кстати, пытался к Тане приставать, но она пригрозила, что позовет милиционера, и теперь фарцовщик просто кричал что-нибудь глупое ей вслед, но подходить, слава богу, не решался.