в общежитие и прибраться в комнате или поворчать на мою соседку, чтобы та ложилась спать пораньше и пила много воды. Сын старшей тети, Хендра, учится в Бостонском колледже и игнорирует 99,999 процентов ее звонков. Остальные 0,001 процента – это когда у него заканчиваются деньги, и ему приходится просить у нее еще.

– О, как повезло, – произносит вторая тетя, с грустной улыбкой похлопывая себя по груди, вероятно, думая о моей кузине Никки, которая сейчас в Филадельфии. Она никогда не звонит и приезжает только раз в год. Ее второй сын, Аксель, живет в Нью-Йорке. Последний раз я видела его два года назад, перед самым переездом. «Наконец-то, – сказал бы он. – Когда придет твоя очередь, Мэдди, беги как можно дальше и не оглядывайся».

– Дочери никогда не оставят тебя. Дочь – это такое благословение, – продолжает вторая тетя. Она протягивает руку и треплет меня за щеку.

Самая младшая тетя ворчит, продолжая чистить жареные соленые тыквенные семечки. Для нее ма – главный враг, и она скорее подавится, чем признает ее самой счастливой из них. Но, когда мама не видит, она подмигивает мне. «Я горжусь тобой, детка».

Я еле заметно улыбаюсь. Потому что вроде как солгала ма. Я действительно подала документы в восемь колледжей в Калифорнии, но, кроме них, также еще в девятый – Колумбийский. Не знаю, зачем это сделала, потому что крайне маловероятно, что мне удастся туда поступить, да и непонятно, как бы мы потянули такую непомерно высокую стоимость обучения.

Через несколько месяцев я держу в руках письмо о зачислении и смотрю на него, и смотрю, и…

Я комкаю его. И выбрасываю в мусорное ведро. Я не такая, как мои двоюродные братья. Я не такая, как мой отец и мои дяди. Не могу просто бросить свою семью. Особенно маму. Я не настолько глупа, чтобы думать, что проклятие обойдет меня стороной. Спустя годы, когда мой будущий муж уйдет от меня, рядом со мной останутся только мама и мои тети. Поэтому я говорю им, что собираюсь в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Мама плачет. Мои тети (даже самая младшая) кричат и обступают меня, обнимая, ласково хлопая по щекам и сокрушаясь о том, что у них нет дочерей.

– Тебе так повезло, – в миллионный раз говорит маме старшая тетя. – Она останется с тобой и всегда составит тебе компанию.

Неужели это правда? Неужели я обречена остаться с ними навсегда только потому, что единственная, кто не настолько бессердечен, чтобы уйти? Я выдавливаю улыбку и, пока они суетятся вокруг меня, благосклонно киваю, пытаясь представить свою жизнь, которую проведу в одном доме с мамой и тетями.

Часть I

Девушка встречает парня

(Возможно, кто-то влюбится в сети, а также кто-то может умереть. Увидим)

1

Сегодняшний день

Я делаю глубокий вдох, прежде чем открыть двери, сквозь которые доносится шум и какофония мандаринского и кантонского диалектов. Отступаю в сторону, чтобы мама вошла внутрь передо мной. Это не проявление вежливости, хотя я вежлива, а обыкновенное здравомыслие. Мама выросла в китайском квартале Джакарты, кишащем людьми, и знает, как пробиться через толпу. Через любую толпу. Если бы впереди шла я, то лишь пищала бы: «Извините… Ой, простите. А… Вы не могли бы… У меня заказан столик…» Мой голос утонул бы в этом шуме, и мы застряли бы перед рестораном на целую вечность. Или, по крайней мере, до тех пор, пока в районе не утихнет ажиотаж вокруг димсамов, то есть примерно до двух часов дня.

Как бы то ни было, люди толкаются позади ма, пока она прокладывает путь через толпу семей, ожидающих свои столики, и я бы потеряла ее из виду, если бы не держалась за ее руку мертвой хваткой, как будто мне всего три года. Даже не думая останавливаться у стойки регистрации, она входит внутрь, будто это место принадлежит ей, и орлиным взглядом осматривает большой обеденный зал.

Как можно описать хаос, который царит в димсам-ресторане в самом сердце долины Сан-Габриэль в 11 часов утра? Здесь около сотни круглых столиков, за каждым из которых сидит семья, причем во многих из них присутствуют представители трех-четырех поколений. Седовласые бабушки с морщинистыми, как чернослив, лицами держат на коленях пухлых младенцев. Официантки толкают исходящие паром тележки, хотя, если вы назовете их «официантка», они никогда к вам не подойдут. Вы должны обращаться к ним Ай Йи, то есть «тетушка», и отчаянно махать рукой, привлекая внимание. И, как только они останавливаются, клиенты слетаются, как стервятники, и начинают сражаться за бамбуковые пароварки в тележке. Люди кричат, спрашивая, есть ли у них Сиу Маи[4], или Хар Гоу[5], или Ло Май Гай[6], а Ай Йи достают нужные блюда из глубин своих тележек.

Мой мандаринский язык ужасен, а кантонский вообще никуда не годится. Ма и тетушки часто пытаются помочь улучшить мои навыки, говоря со мной на мандаринском или индонезийском, но потом сдаются и переходят на английский, потому что я все равно понимаю лишь пятьдесят процентов из того, что они говорят. Их английский далек от совершенства, но он гораздо лучше, чем мой китайский или индонезийский. Это еще одна причина, по которой мне очень трудно заказывать еду в димсам-ресторанах. Чаще всего к тому времени, как Ай Йи замечает меня и понимает мой заказ, все самое вкусное уже разбирают. И остается только самый отстой, как, например, рыхлые вегетарианские пельмени или приготовленная на пару бок-чой[7].

Но сегодня… Ах, сегодня хороший день. Мне удалось заполучить две порции Хар Гоу[8], которые, безусловно, оценила бы старшая тетя, и даже Лоп Чанг Бао – китайские роллы с сосисками. Они почти оправдывают все мои мучения, связанные с еженедельными походами в димсам-ресторан.

Тетя одобрительно кивает, когда Ай Йи ставит бамбуковые пароварки на середину стола, и мне невыносимо хочется бить себя в грудь и кричать: «Это я ухватила эти пельмени с креветками! Я!»

– Ешь больше, Мэдди. Ты должна набраться сил до завтра, – говорит мне старшая тетя на мандаринском, положив два куска тушеных свиных ребрышек на мою тарелку, пока я аккуратно раскладываю пельмени по тарелкам остальных и наливаю им чай. Вторая тетя разрезает Ча Сиу Бао[9] на две части и кладет поровну каждому на тарелку.

Круглый