– А известно вам, господин хороший, что всего через несколько минут вы окажетесь на нарах? – начальник сыскного отделения Поляничко растёр между пальцами табак, вложил в каждую ноздрю и, разразившись оглушительным чиханием, высморкался в платок.

Кухтин сидел на стуле и смотрел в пол, боясь поднять глаза. Наконец, он вымолвил утомлённо:

– Вы уже битый час меня мучаете. Я сто раз вам объяснил, что без злого умысла передал в номер этот материал. Хотел интерес к газете поднять. «Северокавказский край» нас совсем задушил. Тиражи падают. Подписчиков почти нет. Вот я и решил…

– Ну-ну, он «решил», – передразнил Каширин, и, взглянув на Поляничко, добавил. – Я вот тоже решил, душа египетская, вас в камеру отправить. Из какого сословия будете?

– Из разночинцев. Отец служит священником Казанской церкви в селе Привольном Медвеженского уезда.

– Во как! Думаете, попадёте к дворянам, чиновникам, купцам и себе подобным? Ан-нет! Переведём к каторжным, беглым. Они вас к утру по частям в карты проиграют. Знаете, что такое по частям? Свяжут, в рот тряпку засунут и будут глумиться. Сначала пальцы отрежут, потом уши, следом нос…

– Что вам от меня надо? – стуча зубами, пролепетал газетчик.

– Как к вам попало письмо? – справился полицейский.

– Я его вынул из почтового ящика. Оно же со штемпелем. Его отправили по почте. Как и другие письма, что пришли в этот день.

– Допустим, – согласился Каширин, – но объясните, почему сразу к нам не пришли? Почему ждали выхода своей паршивой газетёнки и уже мы наведались к вашей светлости, а?

– Да потому что тогда вы бы ни за что не разрешили напечатать в сегодняшнем номере это обращение. Неужели не понятно? – возмутился репортёр.

– Посмотрите на него! Он ещё и кипятится! Какой наглец! – нахмурился Каширин.

– В общем так, – вмешался Поляничко. – Пока ступайте домой и считайте, что находитесь под домашним арестом. Думаю, сегодня к вечеру мы получим заявления от потерпевших и передадим материалы судебному следователю. Плачет по вам статья 1535 Уложения о наказаниях. Время не теряйте: собирайте тюремный сидор. Ну, а ежели, что вдруг вспомните ненароком – приходите. Завсегда рады новостям.

Дверь за Кухтиным закрылась.

– Ваши соображения, Антон Филаретович. Какие меры собираетесь предпринять? – Поляничко уселся в кресло и принялся листать настольный календарь.

– Я, естественно, понимаю, что все эти угрозы – блеф. Но отыскать наглеца надобно. Есть у меня на этот счёт, Ефим Андреевич, одна мыслишка. Я отправлю письмо на почтамт с пустым конвертом и укажу обратный адрес, к примеру, судьи или докторши. И посажу агента на выдачу корреспонденции. Стоит «шутнику» протянуть рубль с указанной серией – мы его цап-царап!

– А зачем письмо-то отсылать? Пусть лучше наш человек там находится и ждёт того, кто предъявит указанный рубль.

– Можно и так. А что, если он слежку учинит за отправителями? – усомнился помощник начальника сыскного отделения.

– Он что за всеми тремя разом следить будет? Смех! Не выдумывайте. Просто посадим человека на главном почтамте и всё.

– А если преступников несколько? – не сдавался Каширин. – Всякое может быть.

– Послушайте, Антон Филаретович, я готов держать с вами пари, что никаких злодеев вообще нет. Это чьи-то глупые шутки. Если бы Кухтин выбросил злосчастное письмо в мусорную корзину, всё было бы в порядке.

Поляничко задумался на миг, но тут же спросил:

– А вдруг он сам придумал всю эту катавасию?

– То есть газетчик его и сочинил? – переспросил Каширин.

– Ага, для поднятия тиража. А теперь боится в этом признаться. – Поляничко поднял вверх указательный палец и добавил: – Допускаю, что всё это они заранее согласовали с редактором. И тот, чтобы отвести от себя подозрение, выдумал командировку в Медвеженский уезд.

– Резонно. Пожалуй, надо проверить их «Ундервуды» на предмет совпадения печатных следов букв на бумаге и в письме.

– А вот это правильно. И не теряйте времени. Стало быть, первое: готовим материал для передачи судебному следователю Леечкину по статье о клевете, распространении ложных слухов и оскорблениях; второе: внедряем своего агента на почту; и третье: проверяем печатные машинки этой несчастной газетёнки. Всё. – Поляничко поднялся и одёрнул полы пиджака, – пора к полицмейстеру на доклад. А вы занимайтесь, Антон Филаретович, занимайтесь. Работы непочатый край.

24 января, суббота.

Впервые за последние три дня коллежский асессор Виктор Самсонович Бояркин проснулся в прекрасном настроении, и причин тому было две. Во-первых, угрозы безымянного злодея не проявились, несмотря на то, что Виктор Самсонович никаких покаянных писем не писал, а во-вторых, приснился ему сладкий, как первый поцелуй, сон и вставать не хотелось. Пригрезилось, что он самый настоящий персидский шах и в гареме у него все пятьсот учениц женского духовного училища, что на Невинномысской улице. Этакие лапоньки-скромницы. А верховодит этим «цветником» его любовница, актриса местного театра Людочка Заславская. Готовит себе достойную, так сказать, смену, обучая невинных красоток разного рода любовным премудростям. «К чему, интересно, снится гарем? – пронеслась в голове любознательная мысль. – Супружница, наверняка, знает, так ведь у неё не спросишь … Актриска моя, небось, ещё в кроватке нежится. У неё сегодня вечером премьера. Обязательно сходим с супругой. А в понедельник надо к ней заглянуть, – он сладко облизал губы, – почти, неделю не виделись. Служба-с. Оттого, верно, и приснилась … негодница».

Виктору Самсоновичу совершенно не хотелось отпускать эти приятные мысли и потому, он продолжил фантазировать. «А вот бы, и правда, гарем завести? Ну, можешь себе позволить – изволь! Ты состоятельный человек, не какой-нибудь там инженеришка на заводе «Руднева и Шмидта», или земский врач в уезде…Конечно, не купец I гильдии и даже не II, но всё же деньжата имеются. Так почему нельзя жить, как хочется? – старший советник Губернского Правления тяжело вздохнул и пришёл к выводу, что ничего подобного в Ставрополе сделать не дадут. – «Ещё и в Тюремный замок упрячут». – От этой мысли затошнило, ведь в городской тюрьме он, как член попечительского комитета «О тюрьмах», был второго дня. Правда, вместо обхода камер попил чаю в кабинете начальника и через полчаса уехал с подарками, но осадок остался нехороший, будто ночью попал на кладбище да ещё в осеннюю распутицу. Грязь и страх. И серая безысходность. В коридорах хоть нос закрывай, никакой «Брокар» не поможет. – А всё-таки надобно съездить в епархиальное женское училище на Софиевской площади, начальницу навестить, на воспитанниц поглядеть…».

Из приятного полузабытья вывел механический звонок. Не телефонный, а дверной. Он был не такой, как обычно, а тревожный. Так звонят, когда приносят телеграмму о смерти родственника или доставляют судебную повестку. «Не к добру» – мелькнула, липкая, как холодный пот, мысль и сердце застучало, точно молоточек будильника.