Ладно, Това может запретить говорить это вслух, но я могу об этом написать. На самом деле мне понадобилась бы вечность, чтобы перечислить все, что я здесь ненавижу, но, наверное, самое главное, что я ненавижу, это перемены. А все поменялось. Даже папа. Он больше не носит пейсы. Я вижу, что мама в шоке. Но он говорит, что, когда он жил в Санкт-Петербурге и был молодым студентом-музыкантом, он никогда не носил пейсов. Папа считает, что может оставаться правоверным иудеем, даже не нося пейсов. Но я знаю, что мама встревожена. Она все продолжает бормотать слова из Левита: «Не стриги головы твоей кругом и не порти края бороды твоей». Библия так объясняет, почему иудеи не должны стричь пейсы. Мне все равно, что объясняет Библия. Мне нравились папины пейсы. Они были мягкие и пушистые, цвета неяркого пламени. Его борода всегда была короче, чем у большинства евреев, потому что он играл на скрипке. А еще Това оказалась права. Многие женщины ходят без париков. Они не скрывают свои волосы, даже не носят платков. Меня это не раздражает. Кроме того, мама все равно не изменится. Это я точно знаю. Но папа уже изменился.

Но еще хуже, чем исчезнувшие папины пейсы, оказалось место, где мы живем. Он ужасен, этот многоквартирный дом. Не верится, что в России все называют Америку золотой страной. Здесь нет ничего золотого. Повсюду сплошной мрак. Мы вошли в такой узкий коридор, где жирная Гитл с Печеночной улицы никогда бы не поместилась. Повсюду неприятные запахи. В коридоре есть газовые лампы, но хозяин старается экономить, поэтому не включает их, пока на улице совсем не стемнеет. А внутри темно постоянно. Лестница узкая и шаткая. Прежде чем мы вошли в свою квартиру, папа с гордостью показал на дверь в коридоре. Это туалет. Он у нас общий с другой семьей, которая живет на нашем этаже, их фамилия Шиэн. Папа говорит, нам повезло, что мы живем в такой роскоши. Да, и вот мы входим в это помещение, в нашу квартиру. Снова он говорит, что нам повезло. У нас не две комнаты, как у большинства других семей, у нас три комнаты: гостиная, кухня и темная спальня, лишенная окон. Мы с сестрами втроем будем спать в гостиной, а мама с папой в спальне.

Позже.

Я только что заметила, что на кровати возле печки лежит какая-то куча. Оказалось, что это маленький старый человек с длинными пейсами, обернутыми вокруг ушей. Он одет в длинный черный халат и меховую шапку. Если бы не мех, он бы выглядел, как мешок с костями, куриными костями, потому что он очень маленький.

— А где он спит? — Мамин голос прерывается, будто плывет в море слез.

— О, это реб Симха. — Папин голос напряжен. — Религиозный ученый, великий гений, — шепчет отец.

Моя мать всегда благоговела перед религиозными учеными — гаонами. Она мечтала иметь сына, который стал бы гаоном. А вместо этого — маленький мешок с куриными костями, сидящий на самодельной кровати.

— Он ведь квартирант, да, Йокл?

— Да, да, но он еще и гаон!

Похоже, моя мать задумалась. Интересно, правда ли она считает, что нам так уж повезло? Все это время мама постоянно повторяет, что нам улыбнулась удача. Това и Мириам тоже так думают. На меня они смотрят так, будто я еще слишком мала, чтобы понимать значение этой «удачи». Нам повезло, потому что царские солдаты, а еще чаще русские крестьяне, которые убивали людей в еврейских деревнях, никогда не доходили до Зарички. И нам повезло, потому что папа уехал в Америку раньше, чем его забрали в царскую армию. И нам повезло, потому что мы видели, что случилось во время одного Песаха, который мы все вместе праздновали в Заричке, когда до нашей деревни добрались раненые и едва живые люди из Злинки. Крестьяне и солдаты, напившись водки, пришли и начали убивать их косами, топорами и дубинами. Среди тех людей была девочка возраста Мириам. Вся ее голова была перевязана. Мать девочки сказала нам, что ее дочке отрезали ухо косой! На тот Песах папа сказал, что мы уедем. Сначала уехал он, а теперь и мы за ним. Так что все это началось на Песах 1901 года. Мне тогда было всего десять лет. У меня было два уха. У меня и сейчас их два. Поэтому, да, я думаю, что мне повезло.

Но такая ли это удача — жить рядом с вонючим мешочком куриных костей, который к тому же оказался гением? Повезло жить в трехкомнатной квартире с одним-единственным окном? Повезло, что водопровод в коридоре, хотя в Заричке у нас был целый ручей прямо возле дома? Повезло жить в таком темном месте, что, засыпая вечером и просыпаясь утром, я не верю, что на свете существует небо?

Да, я счастливая девочка, разве нет?

3 сентября 1903 года

Что за день! Сегодня четверг, и мама наконец-то после долгих уговоров разрешила нам пойти за покупками, иначе как бы мы достали продукты, чтобы приготовить ужин в наш первый шабат в Америке? Папа нарисовал нам карту, как пройти на Свиной рынок на Хестер-стрит. Трудно поверить, что это место называется Свиным рынком, там полно евреев. Мириам говорит, что, может быть, это шутка, потому что говорят, что здесь можно купить все, что угодно, кроме свинины: подтяжки, брюки, шапки, очки, персики, кур, гусей, свежий хлеб, черствый хлеб. А еще продают содовую воду. Мы купили большого, свежего на вид карпа. Мы умеем посмотреть в глаза рыбе и определить, как давно она мертва. И лучше не пытаться продать Тове рыбу с мутными глазами, как попробовал первый продавец с ручной тележкой. Он поклялся всем, чем можно, что карп только что из воды. Сначала он поклялся на идише, потом на польском и, наконец, на русском. Ни один язык не убедил Тову, но представьте его удивление, когда Това отвечает ему на великолепном английском (по крайней мере, мне он показался великолепным): «Вы что, за дурочку меня принимаете?» Я должна была догадаться, что последние несколько месяцев Това тайно учила английский. Наконец мы купили карпа у женщины с ручной тележкой, которая стояла рядом с продавцом хрена.

Мириам в голову пришла идея купить хрен. Я спросила, с чем мы будем его есть, он ведь слишком острый для карпа.

— Это не для рыбы, — отвечает Мириам, — это реб Симха будет приправлен хреном.

Мы все рассмеялись. Понимаете, он пахнет так ужасно, и мы подумали, что хрен может перебить его тошнотворный запах. Жаль, что хотя бы десятую часть того времени, которое реб молится, он не проводит в общественных банях. Завтра утром мы первым делом приведем себя в порядок и чисто вымоемся перед шабатом.

4 сентября 1903 года

Меньше часа осталось до заката, не так много времени, чтобы все записать. Даже Това обещала, что постарается не заниматься исподтишка, ничего не писать, как она это обычно незаметно делает, и не портить шабат. Если бы не еда и пение, шабат был бы очень скучным. Нельзя писать, шить, кроить, разжигать пламя и даже вязать узлы. Это запрещено. Папа сказал, что придет приятный молодой человек, не еврей — «шабес гой», который притушит нам пламя газовых ламп. Он родственник Шиэнов. Дети Шиэнов еще слишком малы для этого, в основном у них грудные дети. Они много кричат и визжат. Мы их слышим через вентиляционное отверстие. Оно нужно для вентиляции туалета и задней спальни и идет вверх и вниз по центру здания. Хорошо бы реб Симха оказался в вентиляции. Я пока не понимаю слов, которые Шиэны кричат друг другу. Их бабушка очень много кричит.