Прижимая ладонь ко лбу, все так же прислоняясь к кибитке, старая цыганка с опаской открыла глаза и огляделась. Прошло всего несколько секунд, но Бьюла видела достаточно, чтобы уяснить: приближаются трудные времена. Цыганка рассчитывала найти в черноволосой женщине союзницу; впрочем, были у нее и сомнения на этот счет. Не сомневалась Бьюла в трех вещах: конец ее близок; перед смертью она встретится с женщиной из пламени, причем та сама явится к ней; эта женщина даром что считает себя обыкновенной, на самом деле преследует и теснит саму Смерть. Ибо таково ее предназначение, ведь она – полуцыганка. Что же касается Смерти, Бьюла Вебб отлично знает: Смерть скоро придет сюда, в деревню Геронсдин, и предотвратить ее появление никак нельзя. Можно лишь попытаться защитить табор.

Солнце поднялось выше. Цыгане останутся на этом месте еще дня три, затем переберутся на поляну, что лежит сразу за фермой, натянут шатры подальше от лондонцев. Лондонцы – сборщики хмеля – будут жить в беленых времянках, по вечерам собираться у костра и горланить непристойные песни. А Бьюла, не отвлекаясь от каждодневных забот, станет ждать. Она будет ждать женщину в городской одежде, с аккуратной прической; женщину, наделенную даром предвидения – столь же сильным, как и у самой Бьюлы.

Марта Джонс оглядела своих учеников, скользнула глазами по высокому потолку студии, по бесконечным моткам крашеной пряжи, вывешенным на специальные балки таким образом, чтобы яркая краска не пачкала стены. Шесть деревянных ткацких станков теснились в углу – места было мало. Стол Марты – видавший виды, дубовый – помещался у двери и был завален бумагами, книгами и эскизами. Справа от стола виднелась древняя кушетка с красным бархатным покрывалом, маскирующим штопку на обивке. Слева, у стены, стояло несколько прялок, рядом – коробка, где Марта хранила шерсть, собранную во время воскресных загородных вылазок. Конечно, у Марты налажены прямые поставки необработанной шерсти – но ей нравится снимать клочки с боярышниковых и ежевичных изгородей. Овцы имеют обыкновение чесать бока об эти изгороди, оставляя на колючках изрядное количество ценного материала.

Марта десять раз подумала, прежде чем открыть студию. Правда, аренда выходила недорогая, учитывая близость к Альберт-холлу (спасибо закону о ремеслах); зато доходы Марты сократились, пришлось искать дополнительные источники. Она поместила объявление в газете и написала всем своим прежним покупателям, что набирает «группу для изучения секретов традиционного ткачества». В итоге «группа» представляла собой пестрое собрание весьма обеспеченных граждан. Представители рабочего класса жили чуть ли не впроголодь, куда уж им было тратиться на «баловство». У Марты занимались две дамы из Белгравии (считавшие, что светская болтовня куда интереснее, если под нее гонять челнок и отслеживать узор на картонке, и что это «современно» – уметь отличить уток от основы).

Были еще две подруги – студентки школы изящных искусств Феликса Слейда, с хорошим финансированием и массой свободного времени, а также некий поэт, решивший, что работа за ткацким станком, с яркими нитями, вдохнет в его стихи ритм и обогатит их свежими метафорами. Наконец, была молчаливая женщина, которая пришла по объявлению в газете. Она-то и занимала Марту сверх меры, ибо с начала занятий в ней произошли заметные перемены. Женщина сказала, что недавно соприкоснулась с миром искусства (словно речь шла о неведомой стране), и хочет «заниматься творчеством», поскольку лишена этой радости на основной работе. При этих словах женщина улыбнулась и сообщила, что никогда не рисовала, даже в детстве. Способностей к рисованию нет, что ж поделаешь. Зато ей нравится ткачество, нравятся тактильные ощущения от переплетения нитей. Нравится, что картинка сразу не видна; нужно проанализировать сделанное за день, чтобы получить представление о будущем узоре. «Того же требует и моя работа», – добавила женщина. Марта спросила, кем же она работает, и вместо ответа получила визитную карточку: «МЕЙСИ ДОББС, ПСИХОЛОГ И ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ».

Наверное, для этой Мейси Доббс еженедельные занятия – единственная отдушина, подумала тогда Марта. Однако с каждым занятием Мейси непостижимым образом менялась. В итоге сама художница была поражена результатами. Мейси Доббс одевалась все ярче, ее пальцы сновали все увереннее. На занятии, посвященном окрашиванию шерсти, все ученики брали пряжу, изготовленную в прошлый раз, и окунали в ведерки с красителями, а затем вывешивали над тазиками в специальном помещении. Там пряжа должна находиться до тех пор, пока стечет краска, а потом уж ее размещают для окончательной просушки. Так вот, Мейси Доббс решительно закатала рукава, а когда из чана ей в лицо брызнула краска – просто засмеялась. Матроны из Белгравии поджали губы, поэт смутился. Вскоре женщина, поначалу такая сдержанная, словно закрытая для других учеников, стала стержнем группы – притом позицию эту она завоевала почти молча! Как ей удается вытягивать из людей информацию, дивилась Марта. Вот, например, сегодня: Мейси работала за станком, используя лиловые, пурпурные и желтые нити, и по ходу дела, посредством всего только двух вопросов, узнала всю Мартину историю: как ее привезли в Англию из Польши еще ребенком. Да и не только Мейси Доббс узнала: все слышали, что отец Марты не давал детям говорить по-польски – только по-английски, чтобы они «вписались», чтобы не считались чужаками. А мать одевала их точно так же, как одевали своих детей соседи. Семья даже фамилию новую приняла, сугубо английскую – Джонс, причем сразу, как только высадилась в саутгемптонском порту.

С улыбкой Марта наблюдала, как трудится за станком Мейси Доббс. Опять взяла в руки ее визитку. «ПСИХОЛОГ И ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ». Похоже, эта женщина знает дело, если сразу шесть человек выдали ей куда больше информации о себе, нежели собирались выдать когда бы то ни было и кому бы то ни было. Притом в ответ на очень сомнительную тайну: дескать, Мейси Доббс «нашла себя в окрашивании пряжи».

* * *

Джеймс Комптон шагал мимо Альберт-холла, наслаждаясь теплым сентябрьским вечером. Главный помощник в Торонто оказался прав: с этим участком земли проблем не оберешься. Нужно двадцать раз подумать, прежде чем заключать договор о покупке. Джеймс не хотел ехать в Лондон, хотя поначалу и тешился мыслью о возвращении. А что нашел? В родовом гнезде на Ибери-плейс жить невозможно, пришлось остановиться в отцовском клубе и каждый вечер проводить в компании стариканов, перемежающих мрачные экономические прогнозы фразами: «А вот в мое время…» Тоска зеленая.

Конечно, и в Торонто жизнь не мед – как-никак, Джеймс управляет корпорацией с разносторонними интересами, – но там, в другом полушарии, можно ходить под парусом по озеру, кататься на лыжах в Вермонте, у самой границы с Канадой, ну и смотреть в будущее. Даже холод там другой – не проникает в старые раны, как здесь, в Лондоне. Джеймс думал о безработных, виденных им на бирже труда, в очередях за бесплатным супом; о людях, что каждый день наматывают пешком целые мили по Лондону в поисках работы – а ведь многие из них хромают. Совершать такие эскапады – все равно что сдирать едва подсохшие струпья.

Но вернуться в Торонто пока не судьба. Лорд Джулиан Комптон, отец Джеймса, решил взвалить на сына дополнительную ответственность – то и дело заговаривает о том, чтобы Джеймс заменил его в кресле председателя «Комптон корпорейшн». Впрочем, не только это беспокоило Джеймса. Он взглянул на листок бумаги, на адрес, записанный им в ходе утреннего разговора с Мейси Доббс. Мать Джеймса, в свое время обеспечившая Мейси работой, а потом долго поддерживавшая ее, всегда советовала мужу и сыну в сомнительных ситуациях обращаться именно к Мейси. Неудивительно, что Джеймс позвонил именно ей, когда сделка с покупкой земли стала казаться ему подозрительной.