«Вот проклятье!» — мысленно выругался Пин и сонно моргнул, однако зелье возымело желаемое действие, и вторая затяжка окончательно привела мальчика в чувство. До крайности обессиленный, но по крайней мере способный уже отчасти воспринимать окружающее, Пин попытался осознать, что с ним происходит.

Для начала он вспомнил, где находится. Это было специальное помещение для мертвецов, что-то вроде зала ожидания, расположенное в подвале у мистера Гофридуса и называемое латинским термином «целла-морибунди». Вокруг стола, занимавшего центр комнаты, суетились три тени; именно эти люди с какой-то неведомой целью одурманили мальчика усыпляющим зельем. У Пина и мысли не возникло о том, чтобы попытаться сбежать: все члены его так онемели, что он не смог бы и шагу ступить. К тому же впечатление было такое, что этим людям нужен вовсе не он, а мертвое тело, лежавшее на столе.

— Он просыпается.

От слов девушки все тело Пина пронзил ужас. Он увидел, как из мрака выступила тень и двинулась в его сторону. Страх с силой сдавил ему сердце; мальчик хотел закричать, но не мог. Оставалось одно — плотно закрыть глаза. Если незнакомка подумает, что он еще спит, возможно, она не тронет его. Пин почувствовал, как она подошла и склонилась над ним. От девушки пахло можжевельником и дурманом — не скоро теперь забудутся эти запахи. Мальчик ощутил на своем лице мягкое нежное дыхание.

— Добавь-ка ему, — приказал мужской голос.

— Не нужно. По-моему, он еще не очнулся, — сказала наконец девушка.

Настала тишина.

Медленно, с большой осторожностью Пин решился наконец снова приоткрыть глаза. Вонь Фодуса и настойчивый запах снотворного образовали странную смесь, погрузившую мальчика в какой-то промежуточный мир между явью и сном. Постепенно он понял, что свечи опять зажжены, а по звуку голосов догадался, что в комнате находятся старик, девушка и молодой мужчина (судя по выговору — южанин). Поделать Пин ничего не мог, поэтому он, уже совершенно придя в себя, продолжал неподвижно лежать, наблюдая странную драму, которая разыгрывалась у него на глазах.

Всего пару часов назад Пин был в здравом уме и твердой памяти и полностью владел своим телом. Вместо ужина он слегка перекусил подпорченным куском рыбы с хлебом, запил пивом и, выйдя из дома в Козлином переулке, где он снимал комнатушку, угодил под сильнейший град, который, впрочем, очень скоро перешел в снегопад. Пин всегда с радостью выходил из этого дома. Козлиный переулок считался самой плохой улицей на южной стороне Фодуса; и если бы вы знали, на что похожи остальные улицы в этой части города, то ужаснулись бы. У всех прочих улиц были свои преимущества, способные хотя бы отчасти искупить многочисленные недостатки, — скажем, некоторые шли слегка под уклон, так что грязное месиво, которое вечно застаивалось во всех выбоинах, здесь свободно стекало вниз, или же сами выбоины были не так глубоки, — но в пользу Козлиного переулка сказать было нечего.

Высокие узкие дома были сконструированы кое-как, построены наспех и втиснуты во все мало-мальски подходящие щели. Внутренние помещения были столько раз поделены многочисленными перегородками, что напоминали лабиринты. От этого полицейским было очень трудно ловить здесь преступников. Мешали и многочисленные проходы и подворотни, и узкие проулки между домами. Здания немного клонились вперед, отчего смотреть вверх было страшновато. К тому же из-за этого с крыш на улицу время от времени скатывались целые сугробы. Впрочем, здесь очень редко кто взглядывал вверх: очень уж много забот было у местных обитателей (да и за карманами приходилось следить). Освещение в Козлином переулке было очень плохое, поэтому здесь гнездилось множество всевозможных преступников. Бывало, что фонарщик вообще забывал сюда заглянуть, и, хотя некоторым это доставляло некоторые неудобства, большинство обитателей переулка были только рады возможности спокойно обделать в темноте свои грязные делишки.

Что до прочих улиц города — речь идет, разумеется, только о той его части, что лежит по южную сторону от реки, — то все мостовые без исключения были разбиты и изрыты топкими канавами, полными гниющих ядовитых помоев; и каждый божий день это болото месили лошадиные копыта, колеса повозок и многочисленные стада коров, свиней и овец, которых гнали из деревень на рыночную площадь. И каждый вечер гнилая топь замерзала и покрывалась ледяной коркой, поскольку в последнее время стояли лютые морозы. Давненько не бывало такой зимы.

Доходный дом Бертона Флюса стоял в самом конце переулка. Это была грязная, убогая халупа, которую хозяин поделил перегородками на совсем крошечные комнатушки — ведь чем больше постояльцев, тем больше доход. И когда бы Пин ни возвращался в свою конуру, будь то днем или ночью, ему всякий раз было не по себе. Все его соседи без исключения были народ, мягко говоря, странноватый, и у каждого имелись отвратительные причуды или черты характера, а чаще то и другое вместе. Что касается самого Бертона Флюса, то ему Пин не доверял ни на грош, чувствуя, что этот человек может вышвырнуть его на улицу в любую минуту. Вся округа знала, что внизу, в подвале, Флюс дерет людям зубы — дело, кстати сказать, тоже очень доходное. Днем и ночью из подвала доносились душераздирающие вопли; все их слышали, но никому не хватало смелости спуститься и посмотреть. Вообще говоря, Бертон не раз уже намекал Пину, что согласен забрать у него зуб-другой вместо недельной платы за жилье, но мальчишка отказывался. Все это и еще много чего в придачу вертелось у Пина в голове, пока он спешно шагал вдоль реки. Перед самым мостом он остановился — там, где к реке спускался ряд мерзлых ступеней.

«Да уж, богачи и впрямь совсем другой народ», — печально подумал мальчик, глядя на противоположный берег. Река Фодус всегда, в любую погоду, распространяла по всей округе отвратительный запах ядовитых испарений, но ветер обычно сносил всю вонь на юг, так что на северной стороне она чувствовалась куда меньше. Поэтому даже воздух, которым дышали богачи, был лучше. С того места, где стоял Пин, можно было разглядеть смутные силуэты их роскошных домов — в остальном помогало воображение. Пину не нужен был дневной свет, чтобы увидеть нарядные фасады со сверкающими стеклами, парадные входы с лакированными резными дверьми, с арматурой из полированной меди, красную черепицу на крышах, грозных химер на карнизах.

Пин знал, что за народ живет в этих домах — люди, которые тратят деньги на легкомысленные удовольствия, на праздные развлечения, с помощью которых они стремятся развеять свою неизбывную скуку. И эти деньги не были добыты трудом. Боже упаси, чтобы эти надушенные мужчины на другом берегу реки, в своих кружевных манжетах и шелковых панталонах, честно отработали хотя бы день в своей жизни. Что уж говорить о дамах, вдыхающих своими изящными носиками чистый воздух и щеголяющих в таких широких юбках, в каких и в дверь-то протиснуться нелегко: эти и вовсе живут в свое удовольствие, попивают чаи, поют да рисуют. Разумеется, богатство чаще всего доставалось им по наследству, но это еще не значит, что честным путем. Богачи наследовали от своих предков не только имущество: ложь и двуличие, накопленные многими поколениями, были у северян в крови. Возможно, они не совершали тех жутких преступлений, какие еженощно творились на другом берегу реки, — богачи любят быть чистенькими, — но они все равно крали имущество ближнего и убивали, только более изощренными способами, чем южане, да еще и с вежливой улыбкой на устах.