Короче, «Здравствуй, грусть»– книга, чтение которой не вызывает скуки и не отупляет. Но и на этот раз должна отметить, что хотя мастерство изложения в какой-то мере и поражает меня, восторженное отношение к роману со стороны современных молодых людей, совсем юных и постарше, по крайней мере тех, кто обсуждает его со мной, представляется мне скорее преувеличенным, нежели оправданным. По-видимому, люди, знакомые с моими произведениями, сначала прочли «Здравствуй, грусть», а потом – иногда – читали и другие мои книги; тем не менее этот роман по-прежнему живет во мне в виде личного или литературного воспоминания, и, подобно ребенку, отучившемуся в Высшей коммерческой, административной, политехнической или горной школе, он возвращается вдруг, чтобы положить свой последний диплом мне на колени, совсем как охотничий пес, оставшийся не у дел.

Что еще сказать о «Здравствуй, грусть», кроме того, что лучи славы иногда оборачивались довольно гнусными комментариями, которыми увлекались некоторые критики, раздраженные моим успехом и тем, что этот успех не покалечил, не сломал, не раздавил меня. Итак, купаясь в «лучах славы», я, например, узнала из некоторых газет, что эту книгу написала не я, а мой отец или Аннабель, или некий старый писатель, которому заплатили за молчание. Я не слишком страдала от подобных сплетен, но все же они достаточно сильно задевали меня, задевали настолько, что я даже пыталась опровергать их, доказывать, что пишу свои книги сама и что в них нет автобиографической подоплеки. В то время как одни газеты подсчитывали размеры моих авторских гонораров, а другие – мои легкомысленные траты, я злилась, но про себя. Как бы то ни было, романом «Здравствуй, грусть» был оплачен мой первый автомобиль «Ягуар ХК-140», хотя и подержанный, но великолепный, и я им немало гордилась. Мои родители в какой-то мере делили со мной бремя моей славы, наблюдая, как этот снежный ком превращается в лавину, избежать которой, как мне казалось, я никак не могла. Прекрасно помню свое первое интервью. Тогда еще я жила у моих родителей. Журналист оказался заикой и тотчас же пробудил во мне дремлющее, но легко проявляющееся заикание. И вот в маленькой гостиной мы приступили к ритуалу интервью; за приоткрытой дверью большой гостиной – я знала это – моя мать примеряла шляпки. «Так что же подтолкнуло вас к лит-лит-литературному творчеству?» – с любопытством спросил меня мой собеседник. Ответ: «Честно говоря, я-я-я н-н-не знаю, ч-ч-что…» Когда он ушел, измотав меня донельзя, я вошла в большую гостиную и увидела, что моя мать просто рыдает от смеха, избавившись наконец от мучительной необходимости сдерживать приступы хохота. «О!.. – сказала мне она. – Очень сожалею, я хотела уйти сразу после его появления, но первый же вопрос пригвоздил меня к месту… Я знала, что ты автоматически начнешь подражать ему. Занятный человек, т-т-ты не находишь?» Я с усталым видом пожала плечами, но, вспомнив недавнюю сцену, расхохоталась вместе с ней.

Однако самое худшее – это читать приписанные мне высказывания, превосходящие все пределы глупости и даже при добром ко мне отношении заставляющие отмахнуться от них. Пример: «Худенькая Саган, улыбаясь, сама открывает мне дверь и сама же с лукавством бросает в мой адрес: „Так вы хотите, чтобы я поговорила с вами о любви? Но мой женишок рассердится, он не выносит рекламы…“ Этот жалкий и оскорбительный, на мой взгляд, текст, выделенный к тому же курсивом, будто то были мои слова, вовсе не шокировал Жюльяра, он лишь пожал плечами. „Ну что вы, ничего здесь страшного нет, звучит просто глупо, и все!“ – сказал мне этот человек, изъяснявшийся, кстати, по-французски – вещь ныне редкостная в издательской сфере на всех уровнях; что ж, коль скоро глупость стала не позорной, добавить к этому мне было нечего.»

Но если я и сожалею о чем-то по-настоящему, то только о том безумном счастье, которое испытала после издания первой книги! Мне, разумеется, не удалось избежать ряда тяжелых, хотя и случайно возникавших моментов; однажды, например, меня угораздило сесть в автобусе напротив дамы, углубившейся в чтение. Увидев на четвертой странице обложки себя, свою мышиную мордашку, я, признаюсь, пришла в восторг. На лице упомянутой восхитительной особы было написано такое внимание, какого в мечтах я ожидала от всех моих читателей. Но увы… очень скоро я увидела, как дама зевнула и погрузила мое произведение во мрак своей сумки. Я вышла на следующей остановке с разбитым сердцем.

Когда я делала первые шаги на поприще литературы, влиятельные критики, такие, как Эмиль Анрио, Робер Камп, Андре Руссо, Робер Кантер, писали статьи о какой-нибудь книге, но о себе не говорили. Нельзя было угадать, в каком настроении они взяли в руки книгу, при каких обстоятельствах прочли, но они давали ей объективную оценку. То есть излагали сюжет, обсуждали героев, нравственную идею, стиль произведения. «Здравствуй, грусть» они сочли книгой увлекательной, живо и хорошо написанной и даже обнаружили в ней оценку современной эпохи, хотя и покоробившую их, но все же интересную.

Действие романа разворачивалось на юге Франции, в курортном доме, где героиня и ее отец впервые проводили месяц вместе. Рано потеряв мать, девушка выросла в монастыре, который не слишком сильно – и это еще слабо сказано – повлиял на нее; теперь же она познавала жизнь. Отец приехал на виллу со своей молодой любовницей, но появление более зрелой, более изысканной и утонченной женщины по имени Анна помешало отдыху этих баловней судьбы. Влюбившись в упомянутую Анну, отец даже собрался жениться на ней. Но его дочь Сесиль, испугавшись, что ее капризы и безнравственное поведение встретят отпор, ухитряется сорвать этот план, доводит Анну до отчаяния, вынудившего ее совершить роковой вираж и покончить с собой. Заодно уничтожив машину и душевное спокойствие Сесиль, испытавшей наконец-то неведомое ей чувство, о котором она упоминает в начале книги.

Стиль

N.B. Разумеется, я не смогла отыскать критических статей того времени, и приведенные мной цитаты в кавычках передают лишь тональность или основной смысл критических оценок, сохранившихся в моей памяти.

«Книга блещет талантом с первых страниц», – именно так выразился Франсуа Мориак в передовой статье газеты «Фигаро», сразу проложив дорогу роману «Здравствуй, грусть». «Эта книга», по мнению упомянутых выше критиков, обладала «всей непринужденностью, смелостью молодости и была лишена малейшего налета вульгарности. Совершенно очевидно, что мадемуазель Саган ни в коей мере не несет ответственности за тот шум, который вызвала, и можно утверждать, – если только вторая книга не опровергнет сказанного, – можно утверждать, что у нас появился новый автор».

Вот такие примерно слова произносили серьезные критики романа «Здравствуй, грусть», и я считаю, что о нем больше нечего сказать, кроме того, что, как ни странно, эта книга по-прежнему интересна молодому поколению. Я никогда не задумывалась ни о моде, ни о современном звучании, ни о непреходящей популярности моих книг. Но, по правде говоря, мне очень приятно на протяжении стольких лет встречать повсюду доброжелательных людей: на улицах, в бистро… Меня часто, очень часто останавливают, чтобы сказать: «Вы мне нравитесь. Я никогда не читал ваших книг, но вы действительно нравитесь мне». И всякий раз я прихожу в восторг от таких слов. Уже давно я спрашиваю себя, не связано ли столь доброе отношение ко мне с краткостью моих высказываний по поводу собственных книг. На телевидении прежде всего, когда из-за моей манеры говорить эти самые высказывания не слышны и кажутся бессвязными. Затем становится ясно, что я не разыгрываю комедию, не рассказываю сказок о себе и даже порой скучаю на передаче. Во всяком случае, именно с этим я связываю мой «капитал симпатии», как говорят телевизионщики (ибо слова «капитал», «доход», «баланс», как и другие финансовые термины, постоянно звучат в языке «масс-медиа»).