Джунковского солдаты обожали. К каждому рядовому, пусть самому некудышному, он относился как к близкому человеку, многих знал по имени, интересовался их семьями. Порой укорял:

— Ты, Васька, когда письмо матери писал?

Рядовой ел глазами начальника и с отчаянным восторгом кричал:

— Виноват, господин генерал! Все нет время…

Джунковский укоризненно качал головой:

— Чтобы сегодня же написал, понял? Соображать, глупая башка, надо — мать заждалась… А кормили вас нынче как?

— Спасибо, ваше превосходительство, нечего Бога гневить — хорошо поели: щи с мясом, каша с маслом!

Генерал шел дальше, а солдаты шумели:

— Вот это командир! Да мы за такого головы не пожалеем!..

Действительно, дивизия Джунковского была самой надежной и боеспособной на Западном фронте.

Утром 29 мая Джунковский сидел на стуле около штаба и точил шашку. Шашка была великолепной златоустинской работы, с тонкой золотой отделкой. Еще в 1913 году, когда он прощался с губернаторством, московские купцы поднесли ему шашку в подарок.

И ходил командир дивизии в конную атаку, словно был не седым генералом, а молоденьким офицериком, рубал в отчаянном бою врага, и смотрели на него подчиненные с искренним восхищением.

Из штаба выскочил телеграфист. Это был узколицый белобрысый парень из лифляндцев. В руках у него была лента. Он вытянулся перед Джунковским:

— Господин генерал, вам срочная телеграмма.

— Читай! — кратко приказал Джунковский.

Телеграфист повесил меж пальцев ленту, с расстановкой и заметным акцентом прочитал:

— «Начальник штаба Девятого армейского корпуса Геруа извещает начдива пятнадцатой Сибирской стрелковой дивизии генлейта Джунковского: необходимо теперь же выехать в Петроград для допроса в Чрезвычайную следственную комиссию Временного правительства по делам Министерства внутренних дел. Известить о времени отъезда и сообщить, кому сдано командование дивизией».

Джунковский принял ленту, прочитал ее раз, другой и был весьма удручен содержанием. Однако стал собираться в дорогу.

* * *

Офицеры подняли граненые стаканы, пожелали Джунковскому скорейшего возвращения, хотя все по чему-то были уверены: любимого командира арестуют и больше они не увидят его.

— Чего нюни распустили? — Джунковский обвел боевых товарищей взглядом. — Я даже все свои вещи оставляю, знаю, что вернусь.

Произнеся последнюю фразу, Джунковский осекся, поймав себя на мысли, что, вопреки правилу всегда говорить правду, на сей раз лукавит: в возвращение верилось не очень. Махнул рукой:

— Ну, вернусь не вернусь, в любом случае держите в дивизии дисциплину железную! Паршивых агитаторов преследуйте без жалости. Кормежка солдат — особый разговор, хоть сами от голода валитесь, а солдат всегда сытым должен быть. И еще — относительно приказов, которые приходят от членов Временного правительства и военно-морского министра Керенского. — Вздохнул, откашлялся, подыскивая правильные слова. — Приказы следует выполнять неукоснительно — об этом нет нужды говорить, сами знаете. Но… — обвел офицеров хит рым взглядом, подмигнул, — выполняйте, господа офицеры, приказы из Петрограда с разумением, дабы от ваших действий не последовало вреда для дела, а была бы только польза. Поняли?

— Так точно, господин генерал, поняли! — поддержали офицеры. — С приказами Временного правительства только в нужник ходить…

Джунковский строго пресек:

— Лишнего не говорить! Приказы начальства не обсуждают, а выполняют… с разумением. — Взглянул на карманные часы — как бы на поезд не опоздать. — Ну, друзья, уезжаю, а сердце оставляю с вами. Пьем прощальную, на посошок! Как у нас, преображенцев, говорили: за всех больных и в жопу раненных!

Офицеры рассмеялись, на душе от незатейливой шутки чуть легче стало.

…Вскоре генерал Джунковский садился в поезд, направлявшийся в революционный Петроград.

В Минске его поджидала еще одна дурная весть: Верховного главнокомандующего толкового Алексеева заменили Брусиловым.

Ехавшие с Джунковским в вагоне молодые офицеры спросили:

— Почему это назначение так вас огорчило?

Джунковский отвечал с армейской прямотой:

— Слава Брусилова дутая. По натуре своей он лакей и среди офицеров уважением не пользуется.

И действительно, вскоре стало известно: прикатив в новом качестве в Могилев, Брусилов сразу принял заискивающий тон по отношению к местным Советам, держал себя униженно. Дошло до того, что, когда на вокзале его встретила почетная стража, сделавшая ружья «на караул», Брусилов обошел весь строй, здороваясь с каждым солдатом за руку. Все были поражены такой неуместной странностью.

Утром 31 мая Джунковский прибыл в Северную столицу. Странно и жутко было подъезжать к граду Петра — впервые после переворота.

Решил: «Прямиком с вокзала, не заезжая домой, отправлюсь на допрос. Поскорее сделаю дела, быстрее в армию вернусь! А если арестуют, то вещички, что в чемодане, в Крестах пригодятся». Крикнул лихача.

Здоровый, в синем армяке малый с наглым и по-цыгански красивым лицом подкатил на рессорной коляске, колеса на дутиках — для мягкости езды. Переспросил:

— До Зимнего дворца? Это можно! С вас, господин генерал, как раз пять рубликов будет.

— Ты что, братец, очумел? Тут пешком — два шага!

— Топайте себе пешком, теперь демократия, лихачи за двугривенный не возят. Вы, видать, у нас давно не были? Жизнь теперь веселая, свободная!

— Ты, братец, просто разбойник с большой дороги! А почему ты не на войне?

— А это без вас разберемся! А вам надо ваньку нанимать, он за стакан семечек везет. — Извозчик нагло сверкнул глазами и отъехал.

Огляделся боевой генерал да поплелся на ваньке — выезд плохой, лошадка едва тощие ноги переставляет, зато дешево.

Казалось, все на месте: те же дома, улицы, трамваи. Но поразил какой-то отпечаток всеобщего беспорядка и разнузданности. На каждом шагу горы мусора и грязи. Столбы, заборы, дома оклеены листовками и воззваниями. Подумалось: «Прежде Петербург был самым чистым городом Европы. А люди? Раньше были нарядные, улыбчивые, спешащие по своим добрым делам. Теперь все это сменилось мрачными толпами, без дела слоняющимися по проезжей части, кучками стоящими на каждом углу. Масса солдат-дезертиров. Почему их не вылавливают, не проверяют документов? Вон сколько патрулей фланирует, болтается без дела. К продовольственным лавкам — громадные голодные очереди. Как все быстро перевернулось!»

Подъехав к Зимнему дворцу, Джунковский подумал: «Хорошо, что в чемодане теплое белье, мыло, ветчина в консервных банках. Все сидеть веселей будет!» Уже у подъезда знакомые лица — швейцары, лакеи бывшего высочайшего двора. Расспрашивают, не таятся: