Певцы самозабвенно и дружно продолжили:

Пришелец решил поддержать дуэт. Он пробасил:

Фрейлина испуганно вскрикнула. Мужчина на мгновение оторопел, но тут же пришел в себя. На округлом лице зашевелилась жесткая щетка усов. По привычке хлопнул себя по бедру, где обычно висела кобура, но которой сейчас не было, и все же решительно шагнул к серевшему в оконном проеме силуэту.

— Чего надо? — Голос мужчины звучал угрожающе.

Пришелец, напевая мелодию, нахально перекинул мешок и сам влез в окно. Он спрыгнул на скрипнувший под тяжестью крупного тела паркет и с упоением пропел, с нарочитой томностью заламывая руки, заключительные строки романса:

С укоризной взглянул на фрейлину:

— Евдокия Федоровна, почему вы перестали мне аккомпанировать? Вы так прекрасно играете! Это правда, что сам Сережа Рахманинов давал вам уроки и рекомендовал выступать на сцене? Позвольте, сударыня, поцеловать вашу ручку. М-м-м, чудесно! А это что за остолбенелая фигура в статском костюме жадной ладонью шарила по тому месту, где должна висеть кобура? Ваш револьвер, господин генерал, лежит на козетке. Как младший по званию, сейчас подам его вам. Евдокия Федоровна, неужто этот очумелый персонаж — ваш знаменитый и отважный брат, бывший губернатор Москвы, бывший командир Отдельного корпуса жандармов, бывший товарищ министра внутренних дел Владимир Федорович Джунковский? Впрочем, унывать не стоит, теперь все достойные люди, на которых держалась империя, стали бывшими.

Хозяева наконец вышли из столбняка. Джунковский бросился к гостю, заключил его в объятия:

— Аполлинарий Николаевич, здравствуй, голубчик! Вот это сюрприз! Дай тебя расцелую, милый друг. Ты словно с неба свалился! А где наши двое охранников? И как же тебя наша овчарка не разорвала?

Соколов удивился:

— Охранники? Наверное, спят после выпивки. А что касается овчарки… Ну, это кто кого.

— Как же, как же, по дороге в Царское Село, когда на праздник Рождества ехал к государю, ты волка задавил голыми руками. Сколько лет прошло с той поры?

— Всего года четыре, а ощущение — целый век минул… Кстати, как знаменитая разыскная собака к вам попала?

Джунковский ответил:

— Когда в пятнадцатом году я покинул министерский пост, в канун отъезда на передовую зашел в сыск проститься. Фотограф Ирошников тут как тут: «Фало заболел тяжело, придется усыпить его!» Я обиделся за знаменитого Фало: «Пса с собой заберу». Так и сделал, отправил собаку с сопровождающим в Петроград, а моя милая сестрица Евдокия Федоровна кобеля вылечила.

Фрейлина согласно кивнула:

— Фало — овчарка редкой грюнендальской породы, хозяевам предана, к чужакам беспощадна. Вся округа знает ее свирепость, боятся к нам лезть. — Подошла к Соколову, погладила его плечо. — Вы сильно изменились, Аполлинарий Николаевич…

Джунковский усмехнулся:

— Нет, сестренка, наш граф остался таким же ловким на проделки, как в молодые годы! Это надо додуматься — в окно залезть. Сейчас столько всякой рвани расплодилось, что я мог бы вгорячах пристрелить…

— Не мог бы! Я вначале убедился, что на тебе кобуры нет. На курок спешат нажать слабонервные, а ты у нас олицетворение мужественного спокойствия.

Хозяева рассмеялись, и эта радость, которую они давно не испытывали, на мгновение вернула в стародавние счастливые времена, когда на душе царил вечный праздник.

— Я в газетах прочитал, что тебя, Владимир Федорович, затребовали с передовой на строгий допрос в Чрезвычайную комиссию. Понял: ты в Петрограде. Если бы ты знал, как мне нужен! Хотя у нас больше нет нормального государства, а есть территория, но у меня дело истинно государственной важности.

— Я думал, что ты, милый друг, зашел ко мне по старой дружбе, а ты — из корыстных побуждений. Ну, и для чего я тебе понадобился? Что за таинственное дело?

— Вначале давайте ужинать, — сказала фрейлина. — Прислуга на своей половине давно спит, но я сей миг разбужу… Им нынче просторно — осталось всего трое: горничная, повариха да истопник. Все остальные разбежались по своим деревням — помещичье добро делить, да теперь и сытней в деревне.

Соколов подошел к фрейлине, взял ее за руки и ласково сказал:

— Евдокия Федоровна, не беспокойте прислугу. Теперь такие времена, что лишние уши — дело напрасное и опасное.

Фрейлина согласно качнула головой:

— Удивительно, но люди, почти одновременно с февральским переворотом, так переменились, так испортились, что донесут и на мать родную.

Соколов сказал:

— Докладываю, что я перешел на полулегальное положение. Случилось это нынче в половине восьмого вечера. Вот почему я проник к вам тайным образом. С нанесением повреждения вашей кованой ограде.

Джунковский поморщился:

— Граф, ты ломал ограду? Небось ради своего экстравагантного нрава?

Фрейлина с любопытством смотрела на Соколова:

— Аполлинарий Николаевич, вы опять чего-нибудь набедокурили?

— Обязательно набедокурил! Я воспитывал торжествующего хама. — Соколов извлек из заплечного солдатского мешка три заплесневелые бутылки. — Это «Марго» урожая благословенного 1874 года. Покойный батюшка словно сердцем чувствовал государственные катаклизмы, в свое время изрядно запасся этим божественным напитком.

Джунковский приятно удивился, разглядывая этикетки. Фрейлина заторопилась:

— Несу все, что есть в холодильном шкафу: маслины, сыр бри, ветчину…

Джунковский объяснил:

— Это мои однополчане позаботились обо мне! Думали, что меня сразу потащат в Петропавловку, дескать, приготовили тюремную передачу… Но пока Бог миловал, за решетку потащат, но позже.

Фрейлина возмутилась:

— Володя, ты что такое говоришь! — Повернулась к Соколову: — Вы, Аполлинарий Николаевич, желаете ветчины?

— Отсутствием аппетита, Евдокия Федоровна, никогда не страдал. Хорошая ветчина с хреном да под красное бордо? По нынешним голодно-революционным временам это буржуазная роскошь.

Джунковский полюбопытствовал:

— И где, милый друг, ты остановился? В отцовском доме?

— В доме на Садовой теперь расположился Совет каких-то депутатов…

— Народ окрестил их метко: Совет собачьих депутатов, — рассмеялся Джунковский. — В Смольном, видите ли, им места не хватило. Надо влезать в частные дома.