Холодный весенний ветер пролетел между нами, и я поежилась.

– Ты что, совсем спятила? – прошипел Орест. Он так крепко сжал письмо в кулаке, что оно смялось в гармошку.

– Осторожно! – крикнула я. Но вместо того чтобы прислушаться к моим словам, он разорвал конверт пополам. Прекрасное старинное письмо, которое я так берегла, – а он уничтожил его, словно какой-то рекламный мусор! Казалось, это мое сердце разорвали на клочки.

– Не-е-ет! – закричала я, но он рвал письмо на мелкие части. Сотни белых кусочков, тонких, как лепестки цветка, закружились в воздухе.

Я упала на колени, попыталась их собрать, но ледяной ветер больно хлестнул меня по глазам и вырвал клочки из рук. Теперь я никогда не узнаю, что было в письме! Когда я подняла глаза, Ореста уже не было.

* * *

Вернувшись домой, я бросилась на кровать, изо всех сил стараясь не плакать.

Других детей здесь нет – в шести домах в глухом переулке между дубовой рощей и улицей Альмекэррсвеген. Одни пенсионеры. Я так надеялась, что сюда кто-нибудь приедет – лучше всего девчонка моего возраста. Может быть, даже со старшей сестрой. Мы подружимся – и иногда будем сидеть в комнате ее старшей сестры и слушать музыку.

Но Орест – не девчонка, и старшей сестры у него нет. И в этом он, конечно, не виноват. Но как жаль, что он оказался таким непроходимым тупицей.

Однако настала пора рассказать, откуда у меня в рюкзаке взялось старинное письмо, которое я бережно хранила сто дней и вручила Оресту – так легко разорвавшему его на мелкие кусочки.

Всё началось зимним вечером, когда мама взялась печь сахарное печенье и обнаружила, что самого главного не хватает.

– Сбегаешь к соседям одолжить сахару? – попросила она. И вот я выскочила из дома без куртки, с кружкой в руке.

На улице было холодно и снежно. Небо казалось черным, но ясным и звездным – настолько, что захватывает дух от величия всего и собственной ничтожности, хотя всего лишь стоишь на крыльце своего дома.

Сначала я собиралась сбегать к Ларссонам, потому что они живут к нам ближе всего, но у них было темно, так что я перешла дорогу и направилась к Росенам. Дорожку к дому они почистили от снега, но на вид она всё равно оставалась скользкой и казалась длинней обычного, а высокие кусты заслоняли собой свет фонарей с улицы. На столбе прямо возле дома висела лампа, но Росены ее, как обычно, не зажгли. Однако в их окнах, по крайней мере, горел свет, и я пошлепала туда в темноте, не видя собственных ног.

Дверь мне открыла Инга. Она насыпала мне полную чашку сахара и задала всего-навсего четыре вопроса:

– Ага, стало быть, вы что-то печете так поздно вечером? (Вроде бы очевидно.)

– Тебе не холодно? (Холодно.)

– Что же мама не сказала тебе, чтобы ты надела куртку? (Не успела.)

– Папа уже вернулся? (Нет.)

Когда Инга закончила меня допрашивать, я осторожно начала спускаться обратно на дорогу. Это оказалось куда сложнее, поскольку теперь мне надо было ровно держать кружку, до краев заполненную сахаром. В окне нашего дома по другую сторону улицы я видела маму, которая возилась с тестом. Окно манило теплом и светом среди холодных блесток зимней ночи.

Пройти в темноте всего несколько шагов, миновать засыпанные снегом кусты – и я снова окажусь на освещенной улице. Но тут он выскочил из кустов рядом с почтовым ящиком Росенов. Я так испугалась, что рассыпала половину сахара.

Он был высокий и тощий, в просторном старинном пальто и гигантской меховой шапке. В темноте я не смогла разглядеть лицо, но мне показалось, что он усатый.

– Подожди! – окликнул он меня. – Стой! Подожди! Не бойся!

Не бойся? Сердце отчаянно колотилось в груди, и я только не могла решить, что лучше – бежать назад в надежде, что Инга откроет дверь, или нестись прямо к маме.

– Это важно, – продолжил он. – На карту поставлено будущее! На карту поставлено всё… жизнь! Ты должна меня выслушать!

Он положил мне на локоть свою тяжелую руку. Я замерла, превратившись в ледяной столб.

– Прости, – проговорил он и убрал руку. – Не хотел тебя пугать, но… это очень важно! Но сперва я должен узнать… ты рыба?

– Да, – прошептала я в ответ неожиданно сиплым голосом, едва слышным в темноте.

Потому что я действительно Рыба – родилась четырнадцатого марта, под знаком Рыб. У меня есть маленький серебряный кулончик на цепочке в виде двух рыбок. Его мне подарил папа.

– Тогда всё сходится, – проговорил незнакомец. Он быстро поднял глаза и посмотрел на небо. – Сегодня ясная ночь.

Теперь я окончательно убедилась, что у него не все дома. Пора уходить, живо!

Я успела сделать лишь пару шагов – незнакомец воскликнул:

– Подожди! У меня для тебя важное задание!

Он снова положил руку мне на локоть. В другой он что-то держал. Письмо. В его толстой варежке оно казалось совсем маленьким.

– Ты должна взять это письмо, – проговорил он, – и передать его человеку, который появится вот здесь. – Он указал на дом Росенов. – Это будет необычный ребенок. Дитя с лозой. Вы встретитесь через сто дней, и это письмо нужно передать ему. Не отдавай его никому другому. И никому о нем не рассказывай. Письмо ребенку-лозоходцу, который появится через сто дней. Поняла?

Лицо незнакомца я разглядеть не могла из-за тени от меховой шапки. Но его голос звучал серьезно, а рука еще крепче сжала мой локоть. Он протянул мне письмо.

– Держи, – сказал он. – Пожалуйста, возьми его!

Я взяла письмо. Оно показалось мне тяжелым, и гладким, и теплым.

– На карту поставлено будущее! Это очень важно! Ты должна отдать его ребенку. Ровно через сто дней! Ты справишься, я знаю…

– Ма-а-али-ин! – разнесся мамин голос над глухим переулком. Я увидела, что она стоит на крыльце нашего дома. Мужчина кивнул мне и попятился в тень между кустами. В следующую секунду он исчез. В этот момент как раз послышался грохот – должно быть, проезжал товарный поезд, у нас же за домами железная дорога.

– Малин! Иди скорее! – позвала меня мама. Она уже прошла полдороги, поскальзываясь в тапочках.

Молниеносно я засунула письмо в первое попавшееся место – в почтовый ящик Росенов.

– Кто это был? Чего он хотел? Он тебя напугал? – принялась расспрашивать мама.

– Он… он искал улицу Рюдсбергсвеген, – пробормотала я.

– Вот как? – удивилась мама. – И что ты сказала?

– Я ему об… объяснила, как пройти на Рю… Рюдсбергсвеген, ясное дело. – Зубы у меня так сильно стучали, словно холод внезапно проник глубоко внутрь.

Мама крепко обняла меня, и мы двинулись по замерзшей улочке обратно к дому. Три раза она хваталась за меня, поскальзываясь в своих тапочках, и каждый раз я всё больше ощущала тепло ее руки. В темноте светилась наша входная дверь, оставленная нараспашку – навстречу зимней стуже.