— Давай, дорогая, делай, что говорит доктор, — мой муж сама любезность, а меня начинает тошнить.

Вырываю из его рук локоть и иду к кушетке. Читаю на бейджике доктора: «Велесова Марина Александровна». На миг даже завидую этой Велесовой — она свободна, никто не держит ее под замком, она после смены может выйти в город и выпить кофе с пирожным.

В компании мужа, например — на безымянном пальце у Марины Александровны красноречиво блестит ободок. Вряд ли она ненавидит своего мужа как я Тагира, хоть он и муж мне только на бумаге. А у этой Велесовой наверняка все по-настоящему.

Докторша вскрывает пакетик из фольги и надевает латекс на длинный датчик, похожий на большой палец.

— Ложитесь, Агата…? — смотрит вопросительно, но я молчу. Ничем помочь не могу.

— Янушевна, — отвечает за меня Мансуров. — Мансурова Агата Янушевна.

Если бы я могла говорить, то сказала бы — нет, крикнула! — что я Дворжецкая, Агата Дворжецкая. Но я замужем за Тагиром, поэтому молчу и опускаю глаза.

Велесова задает вопросы, в основном, из области женской физиологии. Отвечает по традиции Мансуров, и она в какой-то момент спохватывается.

— Агата Янушевна, почему вместо вас отвечает муж? Давайте, пообщаемся с вами!

— Она не ответит вам, госпожа Велесова.

— Почему же?

— Моя жена немая.

Докторша сочувственно поджимает губы, и от этого я еще больше ненавижу Мансурова. Ему нравится представлять меня как умственно отсталую. Вот и Марина Александровна начинает жестами показывать, что я должна раздеться, хоть я прекрасно слышу.

Мансуров снова добился своего. Когда он вот так смотрит на меня печальными глазами, полными любви, бабы сразу начинают его жалеть. Бедный, связался с глухонемой! То, что у меня нормальный слух, уже никого не интересует, в их глазах я просто неблагодарная дрянь.

Упрямо мотаю головой и глазами указываю Тагиру на дверь. Он понял, но продолжает играть в заботливого мужчину. Поджимаю губы и отворачиваюсь. Ну не станет же он меня насильно раздевать и пихать в меня датчик! Это сразу разрушит идеальный образ любящего мужа.

Тагир кроме того, что хорошо сложен и красив, обладает какой-то демонической обольстительностью. Он умеет взглядом проникать под одежду, пробираться под кожу и ударять в самое сердце. Женщины в его присутствии текут мозгами и не только, некоторые совсем перестают соображать.

Мне повезло, что от моего сердца давно остались одни ошметки, но я все равно попалась, потому что приняла его обман за любовь и думала спрятаться за этой любовью. А оказалось, я для него всего лишь средство для достижения цели.

Он улыбается — я вижу, что через силу, и не мне, а докторше, — и Марина Александровна уже «плывет». Смотрит на меня как на капризную идиотку и начинает причитать о перепадах настроения у беременных. Дура.

— Вы идите, Тагир Ринатович, не переживайте, я вас позову, если что пойдет не так. Ваша жена стесняется, хоть ничего тут особенного… — договаривает она уже в пустоту, потому что Мансуров выходит из кабинета.

Ложусь на кушетку и закрываю глаза. Не видеть. Не смотреть. Датчик скользит в меня, напоминая, что я всего лишь средство.

— Что же вы не смотрите, Агата Янушевна? — соловьем заливается Велесова. — У нас там кто-то есть! Ну откройте же глаза, познакомьтесь с малышом!

Нехотя смотрю на экран, вижу крошечное пятнышко. И все летит вдребезги. Сколько я не уговаривала себя относиться к тому, что внутри меня, как к плоду, но вид этого пятнышка заставляет затаить дыхание.

Что-то говорит докторша, я не слушаю. Пускай думает, что хочет. Вглядываюсь в экран и пытаюсь рассмотреть пятнышко. Наверное, я сошла с ума, но мне кажется, что я вижу очертания ребенка. Вижу тельце, голову и отростки по бокам — это у него уже есть ручки?

А потом датчик как будто втыкается мне прямо в сердце — на пятнышке видна пульсирующая точка, и я догадываюсь, что это такое раньше, чем объясняет докторша. Сердце. У него бьется сердце.

Откуда-то я понимаю, что это мальчик, не знаю, откуда. Зато твердо знаю, что у меня будет сын, и он будет похож на своего отца. Хочется плакать и просить прощения — у него, своего ребенка, и у его отца. Я очень виновата перед ними обоими.

А потом меня бросает в жар, потому что я вижу возле монитора телефон. Сглатываю скопившуюся слюну, незаметно вытираю влажные ладони об одноразовую простыню. Мысленно повторяю номер телефона, который буду помнить, даже если впаду в кому.

Телефон звонит, Марина сбрасывает звонок, потом хмурится и рисует на экране треугольник. Меня начинает трясти — он запаролирован графической фигурой, не отпечатком!

— Лен, мне снова твой звонит. Послушай, я на работе, у меня пациенты, разбирайтесь сами, ну что вы как дети. Извините, — это уже мне. А у меня внутри все дрожит.

Сейчас. Если я не сделаю этого сейчас, у меня может не быть другого шанса. Закатываю глаза, выгибаюсь и начинаю хрипеть. Я не немая, что бы Мансуров не лгал окружающим. Мой речевой аппарат в норме, и я могу издавать разные звуки — могу кричать, стонать, рыдать. Сейчас я хриплю.

Велесова от испуга даже подпрыгивает, и я бы засмеялась, если бы мне не было так страшно. Наверное, она решила, что у меня начался припадок. Зовет на помощь и бросается к двери, а я хватаю телефон.

От датчика внутри больно, но я быстро рисую треугольник и включаю камеру. Снимок монитора — раз, два — срываю с плеча блузку и завожу телефон за спину. Снимок. А теперь вбить номер, отправить фото и все удалить.

Пальцы трясутся. Еле успеваю, бросаю телефон обратно и падаю в изнеможении на кушетку. В кабинет вбегает целая толпа, у меня перед глазами все плывет. Наверное, вид у меня совсем дикий, потому что даже Тагир пугается.

— Агата, что с тобой, ты в порядке?

Он растерянно отвечает на вопросы наводнивших кабинет медиков — нет, эпилепсией не страдает, приступов паники не наблюдалось, для него это тоже неприятный сюрприз. Звучит осторожное предложение прервать беременность по медицинским показателям, и я чувствую страх Мансурова.

Этот ребенок Тагиру нужен больше, чем мне. Больше, чем его отцу. Если бы у меня была хотя бы минута, чтобы написать ему, если бы я могла позвонить и рассказать…

Пора сворачивать представление, внутри жжет от датчика, я не хочу никого видеть. Мне что-то колют в руку, поливают водой, дают нюхать ватку, смоченную нашатырем. И смотрят с сочувствием. На Мансурова. Бедный, связался же с неполноценной.

Но мне все равно. Теперь мне и моему ребенку остается только ждать, что его отец получит снимки и придет на помощь. Второй снимок вышел немного смазанным, потому что тату у меня над лопаткой. Но если он увидит, то вспомнит, обязательно вспомнит.

«Мon Сher».

Только он знает, что «мон шер» — это не «мой дорогой». Это «мой Шерхан».