Но мне догадываться не положено, мое дело зафиксировать две подворотни на Видус, через них можно, срезав угол, выйти на Аусекля; еще сообразить, на что может сгодиться глухой тупичок возле церкви адвентистов; запомнить, куда ведет сквозной подъезд из ампирного дома на Купала, и заприметить на лестничной клетке второго этажа окно, откуда можно спрыгнуть на крышу гаража и перемахнуть через стену в соседний двор.

У каждого жителя есть свой город, составленный из магазинов, маршрута до работы, квартир, где живут приятели, достопримечательностей, ну, и еще незначащих промежутков между всем вышеперечисленным. Для меня же город – прежде всего восемь квадратов, и в любом из них я могу стать невидимкой, раствориться в каменной изнанке, ищи-свищи, чтобы назавтра объявиться где-нибудь на другом конце страны. Либо в дешевом гостиничном номере, либо под тентом на галечном пляже, либо в дерюжном мешке под слоем свежего бетона. Так-то вот.

Итак, я начал прорабатывать треугольный квартал между Свердлова, Стрелниеку и Медниеку, к которому с северной стороны примыкает стройка. Это хорошо, стройка – чрезвычайно полезная штука для работы. Там есть еще пэ-образный проход вдоль строительного забора, через дворик с тремя отходами, отличное место для обрывания хвоста. Вообще превосходный квартал, уйма разгороженных заборами дворов, и чуть не каждый подъезд сквозной.

Уже совсем стемнело, я устал и собирался идти к машине, которую поставил напротив штаба погранвойск, под носом у часового, который, таким образом, волей-неволей охранял заодно и мою «Самару».

Напоследок зашел во двор наискосок от штаба, просторный двор, входы со Стрелниеку через две подворотни, справа бетонный забор, в два счета можно перемахнуть. Я потоптался на посыпанной гравием площадке, где валялись две баскетбольные стойки, привезенные, но еще не врытые и уже начинающие ржаветь. Впереди, меж двух брандмауэров, узкий дворик, отгороженный кирпичной кладкой. Из него, надо думать, можно выйти на Свердлова. А правее, в углу перегороженный железной решеткой проход. По обе стороны решетки растут чахлые деревца, когда они зазеленеют, этот симпатичный уголок будет и вовсе незаметен. Я подошел поближе и тут услышал сдавленный женский крик.

До сих пор не пойму, почему я плюнул на все инструкции, ведь мне полагалось сделать налево кругом и немедленно испариться. Однако я с разбегу запрыгнул на решетку, перевалился через нее и оказался в соседнем дворе, том самом, где строительный забор и три отхода, а теперь я зафиксировал четвертый ход, который поначалу прошляпил.

В закоулке слева шла возня, женщину уже завалили и заткнули рот. Их было всего двое, один двухметровый плечистый жбан, второй примерно моего веса.

Я не милиционер и тем более не ангел, но таких штучек не люблю.

Верзилу я уделал с разбегу, ногой в челюсть. Хрустнула кость, и он как стоял на коленях, зажимая женщине рот, так и рухнул. Второй успел вскочить и раскорячился, выставив левую руку, прижав к боку левый кулак. Каратист недоделанный, насмотрелся видиков по рупь пятьдесят. Я сделал ложный замах, крутнулся на пятке и врезал ему каблуком по опорной ноге, прямо в чашечку. Не успел он упасть, как я развернулся в стойку и рубанул его по кадыку.

Каюсь, бил очень жестоко, костоломно. Но мне добавило злости то, что ситуация нештатная и поплатиться за нее я могу покруче этих двоих ублюдков.

Не мешкая, я подхватил женщину под мышки и рывком поставил на ноги. Ее била дрожь, спутанные каштановые пряди падали на лицо.

– Вы в порядке? – спросил я.

Она кивнула и коротко всхлипнула.

Быстренько я подобрал ее сумочку, вязаную шапку, сунул их женщине в руки и скомадовал:

– Бегите отсюда! Живо!

Отшатнувшись на шаг, она растерянно воззрилась на меня. Я увидел миловидное округлое лицо, широко распахнутые глаза, размазанную на подбородке помаду. Заодно заметил, что верзила, переставший вдруг постанывать, заворочался и начал подниматься с земли.

– Бегите! – рявкнул я и саданул верзилу ногой по крестцу.

Тот взвыл и скорчился, словно зародыш.

Позади наверху распахнулось окно, и возмущенный женский голос чем-то пригрозил по-латышски. Я разобрал лишь слово «милиция».

Непонятно, на что рассчитывали эти двое в таком месте – двор сквозной, с двух сторон окна.

Долго не раздумывая, пустился я в отход. Помнится, когда был помоложе, бегал стометровку за одиннадцать с половиной. Теперь форма не та, но попробуйте меня поймать в только что проработанном квартале.

Перевалившись через решетку, я обернулся и увидел, как перепачканная голубая курточка мелькнула на фоне строительного забора и скрылась за углом. Одно за другим распахивались окна во двор, и жильцы возбужденно переговаривались.

Бегом я пересек двор, в подворотне перешел на шаг и, степенно выйдя на Стрелниеку, сел в машину. На всякий случай дал хорошего газку и ушел зигзагом по Гайля-Паэглес-Дзирнаву, свернул на бывшую Горького, ныне Вальдемара, и покатил домой.

Конечно, узнай Командор о моем рыцарском поведении, да еще в намеченном квадрате, мне придется солоно. Но узнать ему, надеюсь, неоткуда.

Увлекшись воспоминаниями, я едва не проскочил правый поворот с Вальдемара на Ханзас. Эта невнимательность уже ни в какие ворота не лезет; хотя два последующих поворота тоже годятся, но этот путь самый удобный. Останавливаюсь на красный свет и включаю правый поворотник. Я почти приехал, но и довспоминать осталось самую малость.

На другой день после стычки я снова крутился в квадрате, хотя формально, после инцидента, должен был огибать его за версту. Но те двое уже в больнице и выпишутся не скоро, а встречи с особой в голубой куртке я ничуть не опасался, скорее наоборот.

Около часу дня решил малость расслабиться и заглянул в магазинчик на углу Кирова и Паэглес, где есть отдел игрушек. Мне нравится толкаться возле прилавков с игрушками, разглядывать вездеходы, пугачи, пупсов и прочую ерунду. Хотя при нынешнем кризисе любые прилавки скудеют не по дням, а по часам. Я мог бы при случае скупить этот магазинчик на корню, но не для кого, кроме как для себя. Известное дело, если жизнь чего-нибудь недодала, потом уже не наверстаешь. Впрочем, зато я могу совершенно свободно и в любых пределах удовлетворять свою страсть к мороженому. На ученом жаргоне это именуется гиперкомпенсацией.

В кофейном подвальчике на Кирова мороженого не оказалось. По ходу революционных преобразований все меньше радостей остается на долю простого человека, выбор игрушек на глазах уменьшается, пломбир с перебоями. И направился я в кафе «Айнава», что в парке на берегу канала. Сделал небольшой крюк, чтобы зайти в аптеку на пяти углах, где иногда можно купить мяту, девясил и тому подобное. Никаких травок мне не досталось, зато встретил Алину.

Случилось это так – я вышел из аптеки, не той, что на углу, а второй, рядышком, пересек Кирова и срезал угол, пройдя мимо Доски почета, с которой первосортные люди Октябрьского района строго взирают на рядовых прохожих. И тут увидел ее. В голубой куртке и вязаной шапочке она стояла на остановке по ту сторону бульвара. Наши взгляды встретились, и тут она встрепенулась, радостно замахала рукой, так, словно долго высматривала меня среди прохожих, и вот наконец-то я, долгожданный, явился. А я не придумал ничего лучше, как припустить бегом через проезжую часть.