занимал только один вопрос: что случится быстрее, я катапультируюсь или получу второе попадание. А если не получу, то удастся ли мне катапультироваться или я просто сгорю к чертям собачьим. При этом у меня уже сгорел кабель подключения нейрошлема, так что я был полностью слеп и не знал, что происходит снаружи. И даже если бы я захотел выглянуть через смотровой прибор — я не смог бы этого сделать, потому что амбушюр визора уже горел ясным пламенем, как и почти все в кабине. Именно поэтому нет ни малейшего смысла спрашивать меня о последних секундах Малевича: я не знаю. Я в этот миг горел в собственном бронеходе и по этой причине совершенно не интересовался внешним миром.

Повисла тишина, а затем лейтенант заметил:

— Вы везучий парень, сержант. Вы оказались заперты в пылающей кабине с заклинившей катапультой. Ваш бронеход выгорел дотла, а вы отделались легкими ожогами менее чем двадцати процентов тела. Всего две незначительные пересадки кожи. Везение сказочное, я бы сказал.

— Я просто успел катапультироваться, — ответил я, пожав незабинтованным плечом, — что тут странного?

— В том, что вы катапультировались — ничего. Но при этом вы составляете рапорт, из которого следует, что огонь на себя вызвал ваш напарник, чье кресло пробито осколками и валяется хрен знает где, а он сам — в другом месте, хотя должен был быть в кресле. При этом командир батареи уверен, что слышал ваш голос, а не Малевича. Нет, я понимаю, что всему есть свое объяснение, но тут слишком много странных событий на единицу площади и времени, так сказать…

— Постойте… Так вы все же подозреваете меня… Погодите. Я понимаю, что командир, вернувшийся без отряда и машины, поневоле вызовет интерес отдела внутренних расследований, но… Лейтенант, вы подозреваете меня в том, что… что это я вызвал огонь на себя, а не Малевич?!

— Это все бы объяснило, — пожал плечами Радонич. — Послушайте, сержант, еще раз повторю: я вообще ничего против вас не имею и если бы это мне на стол легло представление на награждение Малевича — я бы почитал рапорт и бацнул печать «Подтверждено». Но правила придуманы не мною, я просто добросовестно выполняю свою работу.

— Тогда вам осталось объяснить, как я выжил, вызвав огонь на себя…

— Так катапультировались же.

— …И почему переписал свой подвиг и высшую награду на своего напарника.

— Хм… Он ведь был вашим другом?

Я фыркнул, с трудом сдержав смех:

— А вот и хрен. Я Малевича терпеть не мог.

— Внезапно… — протянул полковник. — Кирин, а я был уверен, что вы друзья!

— Все были уверены. В том числе и сам Малевич. Ну, я неточно выразился: терпеть-то я его терпел, но при этом ненавидел тихой и бессильной ненавистью. Его все ненавидели.

— Интересно девки пляшут… Не ожидал я такого открытия в своем-то полку… А за что?

Я пожал плечами:

— Малевич был мудаком. Высокомерный, заносчивый, хамоватый — так он вел себя с нами, своим взводом. Как он вел себя с другими — вообще песня, а уж какие высказывания Малевич позволял себе в адрес техников и прочей обслуги — тут и вовсе без комментариев. Мне даже пришлось его урезонивать, я ему так и сказал однажды: «Ян, они тебя когда-нибудь убьют. Не дозаправят, не дозарядят, не дообслужат, не дозаменят, не докрутят какой-нибудь винтик и ты сдохнешь нахрен. И ладно если б только ты — но из-за тебя и мы можем сдохнуть, так что завязывай». Тогда он немного вернулся в берега, но… в целом, остался тем же мудаком, что и был.

— О-хре-неть… А почему я этого не знал?! Почему был уверен, что Малевич отличный парень?!!

— Если б я был полковником, то тоже был бы уверен, что Ян — замечательный, приятный парень. Подхалимство перед старшими чинами было еще одной причиной, почему мы все недолюбливали Малевича.

Маслов скрестил руки на груди:

— А ты почему это терпел? Ты мог бы в два счета избавиться от такого сослуживца, просто написав рапорт…

— Не мог.

— Почему?

— Запретили вышестоящие офицеры…

— Кто?!!

— …Капитан Здравый Смысл и генерал Инстинкт Самосохранения. У Малевича была репутация пилота, который знает свое дело, не лажает и не становится причиной гибели других парней. Именно поэтому я забрал его к себе ведомым, хотя заранее знал, что Малевич мудила, и делал вид, что он мой лучший друг. И он, в общем-то, оправдал свою репутацию, как видите, иначе меня тут могло бы и не быть. Только поймите меня правильно: Малевич не был куском говна. Бывает такое, что вроде человек нормальный, а рожа отталкивающая. У Малевича был такой вот противный, отталкивающий характер. Он не стремился быть наглым и высокомерным — просто вел себя как мудак и не понимал, что делает что-то не то. Но поскольку во всем остальном он был отличным бойцом и напарником — то я и остальные парни терпели меньшее зло ради большего добра. Жаль только, что это в конечном счете окупилось лишь для меня. Но, само собой, я не отдал бы ему свою «Звезду». Ну а поскольку Малевича, увы, больше нет — то и никакого резона рисковать и писать неправдивый рапорт у меня тоже нет.

Полковник и лейтенант переглянулись.

— Ладно, сержант… Давайте, чтобы закрыть это дело, вы еще раз расскажете, что там произошло и мы как-то составим рапорт о расследовании, чтобы он не был таким… наводящим на странные мысли.

Я сердито засопел.

— Это, между прочим, и в ваших интересах, — сказал Радонич, — если я напишу сомнительный рапорт о расследовании, и мне могут выговор впаять, и к вам еще кто-то снова припрется.

— Да я вообще-то бронеходчик, могу и на три буквы послать, если совсем уж заколебают.

— Кирин, будь серьезен, — одернул меня полковник. — Последний раз.

— Точно последний раз?

— Точно.

— Ладно, господин полковник. Последний раз.

* * *

Группа солдат в темно-серых камуфляжах под городское окружение, зажимая носы, прошла по проспекту мимо развалин, на которые опрокинулся сгоревший бронеход. В другой ситуации конфедераты, вероятно, попытались бы заглянуть в кабину, чтобы поискать сувениры в карманах мертвого пилота, но тут сильный «аромат» сгоревшей полимерно-кольцевой жидкости и обугленной человеческой плоти красноречиво намекнул: если в карманах пилота и были сувениры, они сгорели вместе с ним. Полимерно-кольцевая жидкость если загорается, то уже ничего после себя не оставляет, а сунешься в кабину — будешь потом еще неделю смердеть таким же букетом.

Я провел неприятельских солдат взглядом и улыбнулся: маскировка сработала. Я просто сжег найденный неподалеку труп, а затем облился