Восточнее Санди Хук лоцман покинул корабль, и с этого момента началось настоящее плаванье. В чреве стального Левиафана, в 50 футах ниже прогулочной палубы, в адском грохоте и жаре трудились рабочие. Они перевозили отборный уголь для котлов из бункеров к топкам, а полуголые, похожие на чертей, кочегары швыряли его в раскаленные жерла восьмидесяти топок. Над ними, в машинном отделении, без устали сновали смазчики, вооруженные масленками и шприцами, а вокруг них крутились, качались и сверкали вытертыми до блеска частями огромные механизмы. Бдительные старшие техники тем временем вслушивались в оглушающую какофонию грохота и лязга, пытаясь отыскать в ней фальшивые ноты, свидетельствующие о том, что какая-то деталь исполинского механизма, ничтожная гайка или шпонка, работают не так, как нужно. В это время матросы ставили треугольные паруса на двух больших мачтах корабля, чтобы заставить океанские ветра поделиться своей неиссякаемой энергией с машинами «Титана». Пассажиры парохода развлекались всяк на свой вкус. Одни сидели в шезлонгах, хорошенько укутавшись, поскольку, хотя и стоял апрель, морской воздух был чересчур холодным. Другие неспешно прогуливались вдоль бортов, привыкая к покачивающейся под ногами палубе. Иные слушали оркестр в музыкальном салоне или читали в библиотеке. А наименее привычные к морским путешествиям и страдавшие от морской болезни предпочли провести первые часы на море в своих постелях.

Основное пространство палубы было свободно от пассажиров, когда по корабельному времени наступил полдень. Настал час уборки, которой матросы всех пароходов уделяют так много своего времени. Под командованием боцмана, здоровенного детины ростом больше шести футов, группа матросов выстроилась на корме с ведрами, щетками и кистями.

— Ребята, вы знаете, что от вас требуется! Шлюпбалки и пиллерсы должны блестеть, как драгоценные камни. Про леерное ограждение пока забудьте... Дамы, прошу, отодвиньте ваши кресла немного дальше, чтобы не случился какой конфуз... Эй, Роуланд, какого дьявола ты там делаешь, слезь, пока не свалился за борт. Займись-ка лучше дефлектором вентиляционной шахты... Хотя нет, в таком состоянии ты точно обольешь кого-нибудь... Вот, что, оставь ведро и кисть и беги к старшине за наждачной бумагой. Будешь вкалывать до тех пор, пока вся эта дурь не выветрится у тебя из головы. Грубая работа — лучшее лекарство для таких, как ты.

Эта тирада обращена была к матросу, странному малому примерно лет тридцати, с черной бородой и удивительно загорелой кожей. Несмотря на хрупкое телосложение он производил впечатление здорового и дышащего силой человека. Однако это впечталение тотчас пропадало, стоило взглянуть в его пустые водянистые глаза. Матрос неловко спрыгнул на палубу и нетвердой походкой побрел к кубрику старшины. Проходя мимо группы дам, за сохранность нарядов которых так беспокоился свирепый боцман, матрос вздрогнул. Он поймал на себе взгляд синих как море глаз молодой женщины с волосами цвета солнца. Не сводя глаз с матроса, женщина медленно поднялась из шезлонга. Матрос сперва вскинул руку, словно в растерянном полуприветствии, потом поспешно отвернулся и, ускорив шаг, прошел мимо. Повернув за угол рубки, туда, где его не могли видеть ни женщина, ни громогласный боцман, матрос остановился и прижал руку к груди, словно у него внезапно заныло сердце.

— Что за чертовщина! — пробормотал он. — Совсем расшатались нервы от виски или чувство, которое ты считал умершим, все еще живо?.. Пять лет прошло, но один ее взгляд все еще способен остановить кровь в твоих жилах... И снова эта сердечная тоска и беспомощность... Ты знаешь, к чему это приводит... К безумию... Или того хуже.

Он посмотрел на свою дрожащую, запачканную смолой руку, пересеченную в запястье красноречивыми рубцами. Ему потребовалось еще несколько минут, чтобы восстановить самообладание, сходить за наждачной бумагой и вернутся на корму.

Молодая женщина была не меньше матроса поражена этой неожиданной встречей. Невольное выражение удивления и злости появилось на ее красивом, хотя и слабовольном лице. Потом она подхватила маленького ребенка, который гулял по палубе рядом с нею, и поспешила к дверям салона. Она, не останавливаясь, прошла в библиотеку и упала в кресло рядом с джентльменом, в котором без труда можно было распознать человека военного. Джентльмен оторвался от книги и посмотрел на женщину.

— Что стряслось, Мира? — спросил он. — Увидела морского змея? Или «Титан» повстречал Летучего голландца?

— О, Джордж! Нет... — ответила женщина взволнованно. — Джон Роуланд здесь, на борту. Лейтенант Роуланд!.. Я видела его только что — и он так изменился... Он, похоже, пытался заговорить со мной!..

— Роуланд? Твоя мучительная страсть из прошлого?.. Я в глаза не видел этого человека, а ты редко расположена была рассказывать о нем... Он среди пассажиров первого класса?..

— Нет, он, кажется, простой матрос. Он работал на палубе вместе с другими. И одет в какую-то ужасную робу, мятую и грязную. У него такое лицо! Я думаю, он пал очень низко, с тех пор, как я...

— С тех пор, как ты ушла от него? Послушай, дорогая, не вини себя... Ты здесь совершенно не причем. Если в мужчине нет стержня, то он рано или поздно окажется в сточной канаве... И как он тебе показался? Все еще злится на весь мир? Ты выглядишь очень расстроенной. Что он тебе сказал?

— Он не вымолвил ни слова... Я всегда боялась его, Джордж. Я видела его всего три раза с тех пор... В его глазах всегда был такой пугающий огонь. В последнюю нашу встречу он был просто неуправляемым, а глаза его метали молнии. Он обвинял меня в том, что я играла с ним, обманывала его. Он твердил что-то о непреложном законе справедливости— этого я уже не могла понять... Помню только, он сказал, что все страдания, которые мы навлекаем на других, возвращаются нам сполна... А потом он ушел прочь — гнев его был ужасен... С тех пор я не могу успокоиться... Я боюсь, вдруг он захочет как-то отомстить. Вдруг ему придет в голову украсть нашу малышку, нашу маленькую Миру.

Она притянула к себе улыбающегося ребенка и прижала его к груди.

— Поначалу он показался мне очень симпатичным... Пока я не поняла, что он атеист. Да, Джордж, это так. Он отрицал существование Бога! И убеждал в этом меня — благоверную христианку!...

— Удивительно наглый и самоуверенный тип, — сказал с улыбкой муж, — и при этом совершенно не понимал тебя, надо сказать...

— После этого я уже не могла относиться к нему так, как раньше. У меня было непреходящее чувство, что возле меня находится что-то грязное, нечистое... Хотя, как я теперь думаю, было бы славно, если бы я смогла спасти его душу для Господа, попыталась убедить его в том, что Христос любит его. Но он только смеялся над всем, что было свято для меня, и как-то заявил, что как бы он ни ценил мое доброе отношение к нему, не станет лицемерить лишь для того, чтобы добиться моего особого расположения. Что он предпочитает быть честным и с самим собой и с другими, и это — его мировоззрение... Словно кто-то может пытаться жить по своим правилам, без помощи Бога. А затем, однажды, я почувствовала, что от него пахнет не только табаком - с этим я уже успела свыкнуться - а еще и виски. Вот тогда я окончательно отказалась от него. И после этого он... сломался...