— Как подумаешь об этом действе, приходит мысль о том, что присутствуешь на мемориальной службе. Кажется, здесь собрались светила, и не подумавшие побывать на похоронах.

Дариус-то как раз поприсутствовал на похоронах известного торговца живописью, состоявшихся месяц назад. И он был там единственным пэром, хотя многие светские люди принимали советы Мориса Фэрборна по поводу своих коллекций. Но светские люди обычно не ходят на похороны торговцев, во всяком случае — в начале сезона.

— Думаю, все они предложат самые высокие цены, — заметил Эмбери и, кивнув на мисс Фэрборн, добавил: — Чтобы помочь ей выкарабкаться. Ведь она осталась совсем одна…

— Сочувствие играет свою роль, но главная причина сейчас находится рядом с кафедрой, вон там.

— Имеешь в виду того маленького, седовласого?.. Едва ли он вызвал бы у меня такой прилив чувств, что я заплатил бы пятьдесят фунтов за что-нибудь, что, по моему мнению, стоит не больше двадцати пяти.

— Он на удивление безлик, не находишь? А также не амбициозен, обладает хорошими манерами и безукоризненно вежлив, — сказал Дариус. — И, вне всякого сомнения, все это — в его пользу. Когда Морис Фэрборн понял, что нашел в этом человечке, то сам уже никогда не проводил аукционов, а предоставлял это дело Обедайе Ригглзу.

— А я подумал, что аукционист — вон тот малый. Ну, тот, что вручил мне каталог распродажи.

Эмбери имел в виду красивого молодого человека, теперь приглашавшего покупателей занять места на стульях.

— Нет, это мистер Найтингейл. Он руководит деятельностью аукциона только здесь, в этом зале. Его дело — приветствовать гостей, рассаживать их, обеспечивать им комфорт и отвечать на вопросы, касающиеся лотов. Ты можешь заметить, что он останавливается возле каждого произведения, выставленного на продажу, и играет роль некой рекламной вывески.

Темноволосый, высокий и чрезвычайно педантичный в своем элегантном костюме, мистер Найтингейл скорее скользил, чем ходил, приглашая посетителей войти, очаровывая их и флиртуя с дамами. Он заботился о том, чтобы стулья заполнялись, и обеспечивал женщин большими веерами, чтобы те подавали ими сигнал аукционисту о своем желании приобрести ту или иную вещь.

— Похоже, что он на совесть исполняет свои обязанности, — заметил Эмбери.

— Да, верно.

— И он, кажется, нравится дамам. Что ж, думаю, капелька лести очень полезна для того, чтобы дело пошло.

— Вероятно, так и есть.

Эмбери еще с минуту понаблюдал за мистером Найтингейлом, потом пробормотал:

— Похоже, что и некоторым джентльменам он нравится, но далеко не всем.

— Тебе не терпелось упомянуть об этом?

Эмбери рассмеялся:

— Думаю, ему это обстоятельство немного мешает. Ведь он должен угодить абсолютно всем, не так ли?

Но Дариус был готов поклясться, что распорядитель едва ли разочаровывал своих потенциальных покупателей. Пожав плечами, граф проговорил:

— Я предоставляю тебе право и возможность проявлять твою знаменитую наблюдательность, а мне позволь разведать, как он ухитряется это делать. Тогда, возможно, ты перестанешь жаловаться на то, что я сегодня затащил тебя сюда.

— Дело не в том, куда ты меня затащил, а в том, как ты это сделал. Ты ведь меня обманул, когда упомянул про аукцион. Я подумал, что речь идет об аукционе лошадей, и ты знал, что меня это соблазнит. Ведь забавнее наблюдать, как ты тратишь целое состояние на хорошего жеребца, чем глазеть на картину.

Вскоре все заняли свои места, и мистер Ригглз встал на табурет, чтобы выглядеть повыше за кафедрой. Мистер Найтингейл передвинулся туда, где висело полотно, которое должно было стать первым лотом. И казалось, что внешность распорядителя привлекала гораздо больше внимания, чем мрачное и невыразительное полотно, на которое он указывал.

Эмма Фэрборн скромно держалась в стороне, но видеть ее мог каждый. И весь ее облик, казалось, молил: «Покупайте побольше и подороже! Делайте это ради его памяти и моего будущего. И пусть будет распродано все, даже то, что не имеет права на признание».

Эмма не сводила глаз с Обедайи, но чувствовала, что покупатели смотрят на нее. В особенности один из них, то есть Саутуэйт. Да и глупо было бы надеяться, что его нет в городе, хотя она и молила Бога об этом. Граф частенько посещал свои владения в Кенте, как сообщила ей ее подруга Кассандра, и было бы замечательно, если бы и на этой неделе он отправился туда, но увы…

Граф был в костюме для верховой езды, как будто собирался за город. Но должно быть, он прочел в газете о распродаже, поэтому изменил свои планы и отправился сюда, потому что не мог пропустить такое событие.

Краем глаза она видела, что он наблюдал за ней. И его чуть грубоватое, но красивое лицо хранило выражение легкой брезгливости — будто все, что происходило здесь, вызывало у него неприятие. Спутник графа выглядел более дружелюбным, и его прекрасные синие глаза светились весельем, что создавало резкий контраст с мрачным и напряженным взглядом Саутуэйта.

«Он считает, что его должны были предупредить об аукционе, — догадалась Эмма. — Наверное, воображает, что имеет право знать, как идут дела в компании Фэрборна. И похоже, он решил вставлять мне палки в колеса. Ну уж нет, дудки! Будь я проклята, если позволю ему это!»

Обедайя начал торги, и предложенная цена энтузиазма не вызывала. Но это не обеспокоило Эмму — аукционы всегда так начинались. Очевидно, следовало чем-то пожертвовать, чтобы дать покупателям время «разогреться» и определить круг своих интересов.

Обедайя же называл цены и ласково улыбался пожилым дамам.

— Очень хорошо, сэр, — с мягкой улыбкой сказал мистер Ригглз, когда какой-то молодой лорд поднял цену на два пункта.

Обедайя создавал впечатление, будто все это — мирная и тактичная беседа, а не яростное состязание.

В аукционах «Дома Фэрборна» не было никакой театральности, не было и лукавых намеков на скрытую ценность лотов. Обедайя считался самым терпеливым и спокойным аукционистом в Англии, и все же лоты уходили по более высоким ценам, чем заслуживали. Покупатели доверяли ему и теряли обычную бдительность и осторожность. Отец Эммы однажды заметил, что Обедайя напоминает ему его камердинера, а также служанок его дорогого дяди Берти.

Эмма так и не покинула своего наблюдательного пункта у стены, и, наверное, кое-кто из покупателей должен был вспомнить, что ее отец тоже всегда стоял здесь во время распродаж — именно на том самом месте, где сейчас стояла она.

Когда объявили последние лоты, мистер Найтингейл вдруг оказался возле Эммы. Более того, сегодня он был более внимателен к ней, чем обычно. И он с таким видом принимал слова сочувствия от постоянных клиентов, как будто смертельное падение с утеса приключилось с его собственным отцом, а не с Фэрборном.

Наконец молоток аукциониста опустился в последний раз, знаменуя окончание распродажи, и Эмма испустила вздох облегчения. Торги прошли лучше, чем она смела надеяться, и ей удалось выиграть время.