Снаружи сутки куда длиннее. Но здесь им отпущен лишь час на то, чтобы подышать воздухом во дворе для прогулок, обнесенном забором с колючей проволокой, с вооруженными охранниками на вышках.

А остальные двадцать три часа — лишь 5,2 квадратных метра пола цвета мочи.

Иногда они читали. Прежде Джон никогда не читал. По собственной воле. Через несколько месяцев знакомства Марв заставил его прочитать «Приключения Гекльберри Финна». Детская книжонка. Но Джон прочел ее. И еще одну. Теперь он читал каждый день. Чтобы не думать.

— Какие планы на сегодня, Джон?

— Хочу поговорить с тобой.

— Тебе надо читать. Ты ведь знаешь.

— Не сегодня. Завтра. Завтра еще начитаюсь.

Black Marv. Черный Марв. Единственный негр в поселке.

Так он обычно представлялся. Именно так он и назвался в то самое первое утро, когда Джону отказали ноги. Этот голос, донесшийся из-за стены, из соседней камеры, Джон по привычке послал ко всем чертям собачьим. Единственный негр в поселке. Джон смог собственными глазами в этом убедиться, когда четыре охранника провели его по коридору, открыли, а потом закрыли дверь — в самый первый раз. Других белых в восточном блоке не было. Джон был один. Ему было семнадцать лет, и он был напуган, как никогда прежде. Он плюнул в стену и пнул ее так, что посыпалась штукатурка и, словно пыль, осела на его ботинки. Он заорал: «Проклятый черномазый, вот я до тебя доберусь!» — и кричал так, пока не сорвал голос.

А вечером — продолжение. Привет, меня зовут Марв, я единственный негр в поселке. У Джона больше не было сил кричать. А Марв как ни в чем не бывало принялся рассказывать, что вырос в какой-то дыре в Луизиане, как в тридцать лет перебрался в горную деревушку в Колорадо, как в сорок четыре он зашел к одной красивой бабе в Колумбусе, штат Огайо, а потом заглянул не в тот китайский ресторан, да к тому же в неподходящий момент, и увидел, как два типа отдали там богу душу прямо у него под ногами.

— Тебе страшно?

Смерть. То единственное, о чем им не следовало думать. То единственное, о чем они думали.

— Не знаю, Джон. Теперь уж и не знаю.

Они непрерывно говорили друг с другом в то утро, столько всего надо было успеть сказать, а времени оставалось все меньше.

Они видели, как уводили других, они выучили распорядок дня — циркуляр, составленный Department of Rehabilitation and Correction,[2]что висел едва ли не на каждой стенке и где было расписано, как следует прожить каждый час последних суток. Уже приходила женщина-врач и ввела Марву стесолид, теперь наркоз начал действовать, Марв запинался, подбирая слова, и казалось, будто сплевывает, когда говорит.

Джону очень хотелось его увидеть.

А то стоишь вот так рядом, а все равно далеко, чувствуешь — вот он! — а не дотронуться, даже руку на плечо не положить.

Где-то открылась дверь.

Грохот каблуков по полу цвета мочи.

Высокие фуражки, форма цвета хаки, начищенные черные ботинки; четыре охранника маршировали по двое, приближаясь к камере Марва. Джон следил за каждым их шагом, видел, как они остановились в нескольких метрах от него, лица их были обращены к тому, кто находился в соседней камере.

— Руки впред!

Голос Вернона Эриксена был довольно высокий, судя по диалекту, он был из Южного Огайо, homeboy — домашний мальчик, который в свои девятнадцать устроился летом на подработку в исправительное учреждение Маркусвилла, да так там и остался, а потом получил повышение и стал начальником охраны в Death Row там же.

Дальнейшего Джон уже не видел, — только широкие спины в зеленой форме.

Но он и так догадывался.

Марв высунул руки в отверстие в решетке, и Эриксен защелкнул наручники у него на запястьях.

— Открыть шестую камеру!

Вернон Эриксен был единственным тюремным охранником, которого Джон постепенно научился уважать. Единственного. Он заботился о быте приговоренных, хотя это и не входило в его обязанности.

— Шестая камера открыта!

Громкоговоритель на центральном посту затрещал, дверь камеры Марва скользнула вверх. Вернон Эриксен подождал, кивнул сослуживцам и остался стоять на месте, а двое охранников вошли в камеру. Джон не сводил с Эриксена взгляда. Он знал, что начальник охраны не любит эту процедуру: уводить заключенного, которого успел узнать, вести его в Дом смерти, готовить эту смерть. Эриксен никогда в этом не признавался, да и некому было, но Джон понял это и почувствовал, уже довольно давно, он просто знал, и все. Начальник охраны был высокого роста, не толстый, нормального сложения, с плешью на затылке, вокруг которой, будто у старинного монаха, — кружок седеющих волос, выбивающихся из-под форменной фуражки. Вот Эриксен заглянул в камеру Марва, поглядел на охранников, провел руками в белых перчатках по двум цепочкам для ключей, прикрепленным к ремню.

— Вставай, Вильямс.

— Пора, Вильямс.

— Я же знаю, что ты меня слышишь, Вильямс, вставай же, черт тебя подери, или мне придется тебя самому подымать.

Джон слышал, как охранники заставляли его соседа встать с койки и слабые протесты накачанного наркотиками шестидесятипятилетнего мужчины. Он опять покосился на Вернона Эриксена: его лицо все еще было обращено к камере. Джону хотелось закричать, но кричать на начальника охраны бессмысленно, ведь тот явно сочувствует заключенным. И тогда он отвернулся, стянул брюки и облегчился в воронку, которая служила унитазом. Слов не осталось, и мыслей тоже. Пока Марва выводили из камеры там, за стеной, Джон забавлялся с клочком бумаги в наполненном водой сливном отверстии, он гонял струей бумажку взад и вперед до тех пор, пока она не прилипла к белому фаянсу.

— Джон.

Голос Марва, где-то у него за спиной. Он подтянул штаны и обернулся.

— Хочу тебе кое-что сказать, Джон.

Джон покосился на начальника охраны, тот коротко кивнул, тогда он подошел к решетке, к металлическим столбам между дверным замком и кирпичной стеной. Он, как всегда, наклонился вперед, обхватив один из прутьев двумя пальцами. И оказался напротив того человека, с которым почти не виделся, но по нескольку раз на день разговаривал — все четыре года.

— Привет.

Такой знакомый голос, приветливый, надежный. Гордый человек с прямой спиной, черные волосы, давно поседевшие, тщательно причесаны — таким Джон себе его и представлял.

— Привет.

У Марва текла слюна, Джон видел, что он старается сосредоточиться, но мышцы лица его не слушаются. Заключенный, которого вот-вот поведут на казнь, должен быть спокоен, лишний страх ни к чему. Наверняка это делается ради охранников, чтобы они сами не струхнули.