Неподалеку уже поджидали близнецы, те самые, которым доставалось больше всего. И это меня немного приободрило. Они всегда были слабаками, даже вдвоем не могли меня побить. Я мог спокойно мутузить одного, пока второй бегал вокруг и пытался оттащить меня в сторону.

— Эй, Кай! — крикнул Ленне и тут же обернулся к брату в поисках поддержки.

Я скривился. Даже получив благодать, они оставались трусами. Куда смотрят боги?

— Кай! Видать, Скириру не нужны такие уроды, как ты.

— Ленне, ты видел его первую жертву? Даже коза выглядела грознее.

— Не скажи, Ненне, Кая же тот раб испугал аж до блевоты.

Вместо того, чтобы отомстить за все синяки и побои, они кидались детскими оскорблениями. Я пожал плечами и ринулся вперед. Когда-нибудь это должно случиться, почему бы и не сейчас, все равно я хотел проверить, насколько эта самая божья благодать может изменить таких слабаков и нытиков, как Ленне и Ненне.

Как и всегда, я хотел свалить Ленне на землю, но этот неповоротливый тюфяк умудрился увернуться и даже толкнул меня в спину, от чего я едва не упал.

— Скирир одарил тебя ловкостью? — сплюнув, спросил я. — Как раз по тебе. Сможешь уворачиваться от ударов. Настоящий воин, ха.

— Тогда как тебе понравится мой дар? — сказал Ненне, про которого я как-то и позабыл. И врезал мне в живот. Я сложился пополам, судорожно сплевывая и пытаясь вдохнуть. Раньше я иногда предлагал близнецам ударить первыми, и они били, но так нерешительно и слабо, что это и ударами-то нельзя было назвать.

— Тебе дали силу? — прохрипел я.

— Ты всегда был таким слабаком или тебя еще и прокляли старушечьей немощью? — рассмеялся Ленне.

— Представляешь, каким дохляком ты был вчера, если я без благодати тебя одной рукой побивал?

И тут они налетели с двух сторон…

Впечатывая мою голову в землю, Ненне кричал:

— Ну что, а теперь ты угостишь нас яблочками, верно? Только яблочками не простыми, а конскими. Одно принесешь мне, второе — Ленне, а чтобы тебе было не обидно, третье возьмешь себе.

— Ненне, у него только две руки. В чем он его притащит?

— Хмм, и правда. Пусть в зубах несет.

Эти болваны даже шутки собственные не смогли придумать. Вокруг уже собрались ребята и смотрели, как избивают их вчерашнего предводителя.

— Даг! — выдохнул я, когда меня отпустили. — А ты-то? Я же всегда за тебя вступался.

Он опустил глаза.

— Ты сам говорил, что слабаки сами виноваты.

— Это было до благодати! — выкрикнул я. — До благодати у нас у всех было одно и то же. И ты сам выбирал быть слабым или нет. Разве я виноват, что эти тупые боги отвернулись от меня?

— Значит, виноват, — буркнул он и отвернулся.

— Так что с яблоками?

— Иди и сам сожри! Тебе не привыкать, — рявкнул я и тут же свалился от удара по голове.

Первый раз — самый тяжелый. Все они проверили свои новые возможности на мне и больше не боялись. После этого меня избивали каждый день, стоило только выйти на улицу. Я никогда не допускал такой травли, даже когда был сильнее всех, потому что, как и говорил отец, после благодати все меняется. После благодати вокруг тебя не просто обычные люди, а будущие воины. Отец говорил, что и в его детстве был сильный мальчишка, который дрался со всеми и побеждал всех, но после первой жертвы это прекратилось, и он начал уважать своих соперников, подружился с ними, возглавил их в набеге, а потом стал лангманом.

Я думал, что буду как отец, самым сильным в хераде, а потом соберу свой отряд и поплыву на запад, буду сражаться с морскими чудовищами, получу много божественной благодати и войду в мировые легенды.

А сейчас я хуже женщины, ведь даже женщины приносят свои первые жертвы. Если я никогда не смогу стать воином, значит, я даже не стабкерл, я как тот изувеченный раб. Жалкий трель. Кто будет защищать треля?

Отец и мать видели, что со мной происходило, но не могли вмешаться. Раньше к лангману приходили жаловаться родители тех же близнецов, но он только смеялся.

— Мужчина должен сам защищать себя, а не прикрываться юбкой матери.

Он видел, как меня били и валяли в грязи, но взрослые не лезут в детские игры. Раньше не лезли, и я считал это правильным. Сейчас я уже так не думал.

Но хуже всего было то, что я ничего не мог сделать. Изо дня в день я не уклонялся от драк и честно сражался, но это походило на наскоки щенка на матерую псину. Они смеялись над моими потугами и продолжали избивать меня.

А дома… дома было не лучше. Мать каждый день забирала окровавленную пыльную одежду, со слезами передавала рабыне на отстирывание и без конца спрашивала отца, не может ли тот что-нибудь сделать. Ему тоже приходилось нелегко. Над ним смеялись на совете, спрашивали, не в наказание ли за какие-то проступки самого Эрлинга боги лишили благодати его сына. И он возвращался домой взъерошенный, взбешенный, а тут его встречали расстроенная жена и избитый сын. Он злился и кричал, что я не могу защитить себя. Не могу вести себя как нормальный мальчишка.

Иногда я оставался дома, чтобы зажили раны и сошли синяки. После очередных побоев мне сломали палец на левой руке, и я просидел дома неделю. Сидел дома, как последняя рабыня, и слушал выкрики ребят с улицы. Даже Даг, мой лучший друг, тот, которому я собирался доверить свою спину, был с остальными и вел себя, как они. Предатель. Подлец. Трус. Почему ему боги даровали свою благодать, а мне нет? Чем я хуже?

Я всегда считал себя особенным. Избранным богами. Отмеченным молотом Скирира. И жрец Мамира сказал то же самое. Мама часто говорила, что я родился в грозовую ночь, и мой первый крик совпал с ударом грома. В ту ночь молния ударила прямо в толстенный ясень, стоящий возле нашего дома. Он обгорел немного, но не погиб, и уже на следующий год зазеленел как и прежде, только часть его навсегда осталась опаленной.

Жрец тогда сказал, это означает, что в меня тоже попадет небесная молния, но если я буду стойким, то выдержу это испытание и стану еще сильнее. Вот только как можно стать сильнее, если нет благодати?

Если я не могу защитить себя кулаками и зубами, значит, буду защищаться при помощи оружия. Я больше не хотел проигрывать. Только не близнецам. Не Дагу. Не всем этим мерзким подхалимам, которые раньше могли лишь мечтать, чтобы подружиться со мной, а сейчас плевавшим мне в лицо.

По утрам обычно было тихо. С теми, кто отдал свою жертву, занимались военной подготовкой былые воины. До благодати мы могли не выдержать ударов. Бывалые воины не привыкли сдерживать руку. Так что я спокойно выскользнул из дома, прихватив отцовский нож.

За убийство своего могли прогнать через строй с палками, могли убить, но я не возражал. Лучше сдохнуть, чем жить вот так, слабаком.

Я ушел подальше за пределы города и стал ждать их на своем излюбленном месте, на поляне возле ручья. Там мы с Дагом построили небольшой домик и представляли, что возвращаемся домой после походов уже сторхельтами, придумывали и пересказывали друг другу приключения, которые прошли, врагов, которых убили, женщин, которых захватили, и богатства, которые привезли в родной херад. Сочиняли вместе глупые песни, восхвалявшие нас, но Свальди, видимо, никогда не проводил своей лирой над нашими головами, и чаще всего мы смеялись над дурацкими рифмами и несуразными строками. Я был всегда Кай Гром, а он звал себя Даг Кровавый. Дурацкое прозвище. Я смеялся над ним и говорил, что он кровавый, так как его постоянно ранят, и кровь течет по его телу. А Даг шутил, что я Гром, потому что пержу так громко, что земля сотрясается.